Награда

— Милости просим, заходите! — сияя, Чжан широко распахнул двери.

Входя следом за ним, Матвей Алексеевич подивился: где китаец так хорошо научился говорить по-русски?

Словно читая его мысли, Чжан обернулся и сказал:

— Вас удивляет, наверно, что я хорошо говорю по-русски? Но я родился и почти всю жизнь прожил во Владивостоке. Там научился, хотя русский язык, — в улыбке шевельнулись вислые усы, — гораздо труднее китайского. Да... товарищ Мартыненко.

«Товарищ» он сказал с запинкой, слово это для Чжана было явно непривычным, он легче сказал бы «сударь» или «господин».

Сразу за длинными темными сенями было просторное помещение, ограниченное с трех сторон прилавками. На стенах — полки, беспорядочно и неряшливо заваленные товарами. За прилавком стоял приторно улыбавшийся Ван. На улице сторож, тоже китаец, с грохотом открывал тяжелые ставни. В лавке становилось светлее.

— Очень рады, — не переставая скалить зубы, кланялся Ван, прижимая к груди тонкие нервные руки. — Вы давно не ходили в лавку. Груша мало-мало ходи, Матвей Алексеевич не ходи. Шибко плохо есть, а? — Ван хватался за вещи, разбросанные на прилавке, суетился, явно нервничал.

Мартыненко не хотел себе признаваться, что его очень тревожит предстоящий разговор, словно не он пришел уличать китайцев в обмане, а они его. Так всегда чувствуют себя честные люди, уличая негодяев.

— Вам что отвесить? Сахарку? — угодливо спро

сил Ван, заглядывая в глаза Матвея Алексеевича.— Вот сарпинка есть. Шибко хорошая сарпинка.

— Сарпинки не нужно, и сахару тоже. Я пришел как председатель ревизионной комиссии.

Лица торгашей вытянулись. Чжан быстро овладел собой, снова заулыбался, пригласил вежливо:

— О деле можно говорить в комнате. Прошу! — И буркнул несколько слов по-китайски своему племяннику.

Ван наклонил голову, скрылся в сенях.

Матвей Алексеевич прошел в небольшую комнату. Низенький китайский стол, на полу циновки. Но были и стулья. На стенах — шелковые полотнища с иероглифами.

Ван предложил гостю стул. Молчаливый и угрюмый сторож внес на подносе чайник и маленькие фарфоровые чашечки.

Чжан сам разлил чай, предложил гостю, учтиво поклонившись.

Матвей Алексеевич осторожно принял прозрачную, как яичная скорлупа, чашечку, отхлебнул. Напиток был ароматен. Мартыненко поставил чашку на стол и, избегая смотреть хозяину в глаза, сказал:

— Нанайцы жалуются, что вы их обсчитываете. Я пришел проверить, правильна ли жалоба. Покажите накладные на товары, прейскурант цен. Просьба моя понятна? Думаю, что вы — люди неглупые и понимаете, что рано или поздно любое мошенничество вскрывается. Не так ли?

Пока Матвей Алексеевич объяснял цель своего прихода, на пергаментном лице Вана проступили темные пятна, кожа на скулах натянулась, глаза гневно сузились. А Чжан оставался невозмутимым. Он подлил в чашку Матвея Алексеевича чаю, пододвинул поближе.

Ван вскочил, словно ужаленный.

— Кто говори? Его шибко плохие люди есть. Никто не обсчитал. Разве можно? Советская лавка есть, кооператив!

— Разве можно допустить подобное? — делая изумленное лицо, подтвердил Чжан.

— Вы не волнуйтесь, давайте говорить спокойнее, — сказал Матвей Алексеевич, хотя у самого руки дрожали. — Я прошу у вас документы. Если вы не виновны, то и разговор будет закончен. Но прежде надо убедиться.

— Нет документы, — холодно ответил Ван. Хотя он только что униженно вел себя, чувствовалась в сухоньком его теле хватка хитрого хищника. С таким нелегко бороться, но Матвей Алексеевич не собирался уступать.

— Я не уйду, пока не просмотрю документы, —« решительно заявил он, кладя руки на стол. — Поймите, что я лицо официальное.

Ван вопросительно взглянул на дядю, что-то про читал в его глазах, улыбнулся, прижал руки к груди

— Зачем сердиться? Можно все хорошо делать, а? — И скрылся за дверью. Через минуту вернулся, положил перед Мартыненко пачку помятых бумаг, какие-то ведомости. Матвей Алексеевич стал внимательно просматривать их. С подобной документацией ему приходилось иметь дело еще в Полетном. Сравнение цен в накладных, и тех, которые называли нанайцы, подтверждало жульничество Вана. Продавец самым бессовестным образом завышал стоимость товаров на десять, двадцать и даже на пятьдесят процентов. Об этом Матвей Алексеевич прямо заявил Вану.

— Все врут, плохие люди! — заорал Ван. — Вот цена, вот цена, — повторял он исступленно, потрясая пачкой накладных. — Врут! Я их жалел, шибко жалел всех, а они врут!

Пока Ван бесновался, Чжан улыбался, как бы прося у гостя снисхождения к слабости племянника. Потом на одно мгновение он сдвинул тонкие брови, бросив быстрый, как молния, взгляд на Вана. Ван внезапно умолк, словно ему закрыли рот ладонью, сгорбился, вышел из комнаты. «Ого! Дядя-то, оказывается, не последний человек в этом доме», — отметил Матвей Алексеевич.

— Нервы, — снисходительно проговорил Чжан, указывая на закрывшуюся за Ваном дверь. — Трудно работать с нанайцами. Невежественный народ. И вам тоже трудно, я знаю...

— Ваш племянник обсчитывает жителей. И я это докажу, — пообещал Матвей Алексеевич.