Награда

Мартыненко до сих пор научился лишь здороваться по-нанайски, а Груша уже свободно разговаривает с жителями о несложных делах. И это очень нравится нанайцам. Женщины охотно учат ее, объясняя названия предметов и явлений. Груша любознательна и способна. Она давно усвоила латинские названия лекарств и болезней. Могла даже определить, чем человек болен. Нередко, когда Матвей Алексеевич уезжал по вызову в отдаленное селение, Груша самостоятельно назначала и готовила больным лекарства. Жители стойбища считали Грушу не менее искусной, чем ее богатырь муж.

— Раздевайтесь, надо посмотреть, — приглашает пациентку Матвей Алексеевич.

Поняв, что от нее требует лекарь, женщина испуганно вскакивает, намереваясь уйти. Груша удерживает ее.

— Раздевайся, эниэ. Снимай халат.

— Нельзя... Хусэ най...

Хусэ най — мужчина, значит. Это слово уже знакомо Матвею Алексеевичу: не раз он слышал подобный ответ от жительниц стойбища.

Он вздыхает с досадой, бросает взгляд на жену.

Груша берет за плечи женщину, ведет ее за занавеску. Этот уголок фельдшер в шутку называет Грушиной приемной. Нашептывая что-то пациентке, Груша раздевает больную, осматривает ее.

— Говорит, когда голодна, желудок болит, — сообщает Груша. — Думаю, Матвей, у нее гастрит.

Мартыненко недовольно ворчит себе под нос: «Лечи таких вот, на расстоянии. Что я — ясновидец, шаман какой?..» И задает вопросы Груше: есть ли у больной изжога, болит ли временами грудь; что чувствует, когда поест жареного мяса. Задумчиво барабанит по столу пальцами. Что ж, пожалуй, похоже на гастрит.

Больная уже одета и снова сидит у стола, бережно придерживая градусник. Пациентке вручают порошки, микстуры, и Груша долго втолковывает ей, как нужно употреблять эти лекарства. Бывало уже не раз, что, желая ускорить выздоровление, больные выпивали лекарство в один прием.

Фельдшер вызывает нового посетителя. Теперь у стола появляется парень. Жалуется на ногу. С готовностью засучивает штанину, показывает побагровевшую икру. Неосторожно ставил перемет, в ногу впился отточенный крючок.

— Вместо рыбы сам попался, — пытается шутить парень, превозмогая боль.

Матвей Алексеевич внимательно осматривает ногу.

— Э-э, парень, вырезать придется крючок. Не струсишь?

— Режь, зарастет, однако, — бодрится парень.

Парня укладывают на топчан, обитый клеенкой.

Он посмеивается, хотя по лицу видно: не по себе незадачливому рыбаку. Парень старается не глядеть на эмалированный тазик, в который Груша укладывает сверкающие на солнце инструменты. Она привычно делает свое дело, отвлекая внимание парня от предстоящей операции расспросами о доме, о рыбалке.

Вот уже злополучный крючок извлечен. Парень сидит на топчане, отирая пот со лба: больно было, терпел. Он отвечает на вопросы Груши и гладит темными пальцами невиданной белизны повязку, радуясь ей, как украшению.

— Можешь идти. Через день придешь на перевязку, — напутствует парня Груша. — До свадьбы заживет. Есть невеста-то?

— Есть, — весело скалит белые зубы парень.

— На свадьбу не забудь позвать.

— Приду звать, — обещает парень, прощаясь. Думает: хорошая лекарка, веселая. Лекарь молчит больше, боязно его, а Груша веселая, шутить любит.

Красива молодая жена у Сергея Киле. Ее большие черные глаза смотрят открыто и радушно; такой взгляд присущ тем, кто видит в жизни радость. Эри, так зовут молодую женщину, пришла показать новорожденную. Ей не приходится ждать. Нанайцы охотно уступают очередь смелой Эри: «Иди, мы подождем маленько».

Счастливая мать с улыбкой смотрит, как Груша разворачивает пеленки.

— Как наша Антонина? Как наша пионерка поживает? — воркует Груша, осматривая ребенка.

Состоянием девочки остается доволен и фельдшер. Антонина — первый ребенок в стойбище, родившийся не в шалаше, а под крышей больницы.

Когда оборудовали больницу, Груша настояла, чтобы отгородили комнату и для родильного отделения. Поставили две койки. Иннокентий сделал две детские кроватки, покрыв их деревянные части затейливым орнаментом. Даже об игрушках позаботился, хотя Груша и говорила старику, что в кроватках будут лежать совсем маленькие несмышленыши.

Как-то к Матвею Алексеевичу пришел расстроенный Сергей Киле. Он вздыхал шумно и потихоньку про себя чертыхался.

— Что с тобой стряслось? — осведомился Мартыненко.

— Со стариками поругался, с тещей и тестем, — удрученно ответил Сергей. — Жена рожать собралась, ну и они уже устроили в тайге шалаш. Жену велят туда тащить, пока не поздно.

— Неужели потащишь? Ты с ума сошел, Серега!

— Зачем с ума! — обиделся Сергей. — Видишь: к тебе пришел. В больницу хочу жену привести. Спросить пришел, когда можно.

— А старики?

— Чего старики! Я муж! Я председатель! Чего старики? — кипятился Сергей, намеренно возбуждая себя, чтобы не сдаться на уговоры родителей.