Награда

Пришли в стойбище и несколько молодых удэгейцев. Они держались особняком. Одеты удэгейцы были щеголевато, аппликации и вышивки на их одеждах гораздо изящнее нанайских. В черных, аккуратно заплетенных волосах блестели на солнце нитки бисера.

Удэгейцы очень похожи на северо-американских индейцев. Такой же орлиный профиль, такие же стройные, полные достоинства люди. Каждый год перед зимним охотничьим сезоном приходят удэгейцы в Тайхин и другие приамурские крупные стойбища, чтобы приобрести охотничьи припасы, продовольствие, выпить водки и погулять с нанайскими девушками. Последнее обстоятельство больше всего раздражает гостеприимных нанайцев. Не раз такие вот посещения кончались тем, что в какой-либо из фанз недосчитывались взрослой дочки или жены.

Зная об обычае умыкания невест, Матвей Алексеевич пошутил над Кирилкой:

— Пока охотишься, украдут твою невесту.

— Не украдут, если сама не захочет, — посмеивается парень.

— А как с учебой? Пропустишь занятия, не догонишь потом.

По лицу парня пробежала тень, он вздохнул:

— Думал. С учительницей говорил... Соболевать надо идти! Не ходить — как жить стану? Я пораньше из тайги вернусь, целыми днями буду учиться. Книгу с собой в тайгу возьму.

Да, соболевать Кирилке нужно. Трудно парню овладевать наукой, ох как трудно.

С уважением слушал Матвей Алексеевич своего молодого друга и верил в него. Славный, неиспорченный парень, самобытный и сильный духом. Он добьется своего. Как хватает у него упорства в долгодневных походах по тайге добывать хитрющего соболя, так хватит упорства добыть знания, скрытые в книгах.

У фанзы Ивана Бельды Кирилка оставил Матвея Алексеевича. Ему предстояло еще уложить в дорогу нарты, накормить собак.

— Проводить меня приходи к Анюю! — крикнул уже издалека Кирилка.

Матвей Алексеевич открыл дверь фанзы Ивана и очутился в жилом помещении с ярко пылающим камельком. В тусклое оконце, заклеенное бумагой, еле пробивался дневной свет. От постоянно дымящего очага стены фанзы были закопчены дочерна. Матвей Алексеевич остановился. Картина, которую он увидел, освоившись с полумраком жилья, удивила и возмутила его. На кане сидел Иван, поджав под себя ноги, а перед ним стоял человек и сильно тряс хозяина фанзы за грудки. Иван не пытался обороняться. Голова его моталась из стороны в сторону. У окна, прижав к себе ребенка, стояла испуганная Ненге.

— Вот соболевать пойду... — заговорил Иван, видимо продолжая давно начатый разговор с человеком, вцепившимся в его куртку сухими, жилистыми пальцами.

— Ты говорил так много раз, — прошипел в ответ странный гость. — Благодетель не может ждать. Ты нарушил закон. Наказание ждет тебя, неверный Иван Бельды!

— Что тут происходит? — решил, наконец, вмешаться Матвей Алексеевич.

Незнакомец отпустил Ивана, шагнул к двери. Здесь было светлее, и Мартыненко узнал человека, так властно распоряжавшегося в чужом доме. Это был дядя Чжан. Высокий, толстый, с длинными усами, таких китайцев рисовали когда-то на цибиках с чаем: важных, в шелковых халатах, блаженно попивающих чай. Матвей Алексеевич редко встречался с этим пожилым угрюмым человеком, отсиживающимся у себя дома или в лавке у племянника. Доходили до фельдшера слухи, что дядя Чжан где-то в тайге имеет опиумные плантации, но Матвей Алексеевич не особенно этому верил.

Чжан, обернувшись, сказал угрюмо:

— Наши дела. И вас это не касается. Скажи ему, Иван.

— Да, да, — пробормотал Иван. — Маленько дело есть с Чжаном.

— Пусть так, но сейчас попрошу не мешать мне, — сухо ответил фельдшер. — Здесь лежит больной ребенок, и тут не место для выяснения отношений, тем более в такой форме. Попрошу вас выйти.

Чжан вышел, с силой хлопнув дверью.

— Почему он пристал к тебе? — спросил Матвей Алексеевич Ивана Бельды.

Иван молчал, продолжая сидеть, словно и не слыхал вопроса. Фельдшер оставил его в покое, взял на руки горевшего в жару ребенка.

— Ну, как, крестник? — заглядывая в рот малыша, осведомился Матвей Алексеевич. — На что жалуемся?

Ненге с суеверным ужасом смотрела на черную трубку, которую русский лекарь прикладывал то к груди сына, то к спине, напряженно прислушиваясь. Лицо его стало серьезным.

— Пневмония, — произнес, наконец, фельдшер.

— Лечи, — с тоской прошептала Ненге.

Иван продолжал сидеть, безучастно глядя в угол.

— Воспаление легких у твоего сына, понимаешь?

Где понять бедной женщине мудреное название болезни, когда она умеет произнести по-русски всего десятка два самых необходимых слов? Ребенка надо держать в тепле, ставить горчичники, банки, давать лекарства. Все это не сделает, при всем желании, молодая, рано отцветшая женщина с испитым лицом, в рыбьем засаленном халате.

В двери фанзы тянуло холодом. Дуло из щелей в стенах, в углах серебрился толстый слой инея.

— Закутывай потеплее ребенка и иди в больницу, к Груше. Понимаешь? Там ребенок будет жить. И лечить его будем там. — Матвей Алексеевич повел рукой. — Холодно. — Он поежился, подул на руки.

Женщина все поняла, укутала сына в одеяло, что-то сказала мужу по-нанайски и вышла из фанзы.

Матвей Алексеевич присел рядом с хозяином, тронул его за плечо.