Награда

— Подождите, — поднялся Киреев. — Насколько мне известно, товарищ Мартыненко не член вашего кооператива.

— А мы его сейчас примем, верно, товарищи? — обратился к собранию Петр. — Кто за то, чтобы фельдшера Мартыненко Матвея Алексеевича принять в члены нашего кооператива? — Все дружно подняли руки. — Как видите, товарищ Киреев, инструкция соблюдена.

— Есть замечание, — не сдавался Киреев. — Во-первых, Мартыненко очень загружен лечебными делами. Это раз. Но самое главное — он временный здесь человек. В командировке он. Поскольку эпидемия тифа пошла на убыль, Матвей Алексеевич скоро возвратится в Хабаровск. Учтите, товарищи...

Наступило молчание. Люди смотрели на фельдшера, а он стоял, испытывая неловкость от вопрошающих взглядов. Только сейчас, в это мгновение, он понял, что тяготило его последние дни. Он прожил с этими людьми лето, привык к ним, и они к нему привыкли, приходят за советами, считают своим. И вот он объявит, что уходит навсегда. А что он сделал для этих людей? Вылечил нескольких человек. Разве этого достаточно? А туберкулез, а трахома, а женщины, рожающие в шалашах? Приедут другие? Кто приедет, когда? Разве ему не известно, что медицинских работников в крае мало, что их надо еще обучать, растить?

Матвей Алексеевич взглянул на Петра, тот отвел глаза.

— Как, товарищи, учтем положение Мартыненко? — в голосе Киреева прозвучала торжествующая нотка.

«Ну, радуешься-то ты, пожалуй, зря!» — неожиданно для себя мстительно подумал Матвей Алексеевич. Как-то сразу стало легче на сердце: решение пришло.

Наверное, по его лицу Петр догадался, о чем он думает в эту минуту, и хитро подмигнул.

— Ладно, я даю согласие, — заявил Матвей Алексеевич. — Я решил остаться в стойбище. Об этом пока не было известно товарищу Кирееву. И в комиссии ревизионной быть согласен.

...Петр догнал Матвея Алексеевича у самого дома. Тронул за плечо, сказал прочувствованно:

— Ты на меня не в обиде?

— Это за что?

— Ну, что втравил тебя в кооперативную историю. Ехать-то ты собирался?

— По правде сказать — собирался, — ответил Матвей Алексеевич. — Но вот видишь, не смог. А на тебя-то за что обижаться?

— Надо тебе остаться, — горячо проговорил Петр. — Надо! Трудно людям жить, а нужно, чтобы жилось легко, радостно. Это как в бою: и боишься иной раз в атаку идти, а идешь, потому что долг свой понимаешь. Так и тут... А как Груша? — озабоченно спросил Петр.

— Как... Она уже вещи уложила.

Помолчали.

— Не нравится мне этот Киреев, — заметил Матвей Алексеевич.

— А ты говорил: интеллигентный человек... — усмехнулся Петр. — Меньшевистская закваска. Он и в анархистах ходил в двадцатом, известно.

И тут как будто без всякой связи в памяти Матвея Алексеевича всплыла картина встречи с лесорубом в аптеке. Улыбнувшись, он рассказал об этом Петру. Вспомнил и го, что с такими, как у лесоруба, глазами видел калмыковца в Полетном.

— Знаешь что? — посерьезнел Петр. — Ты зря улыбаешься. А вдруг это сам Ванька-калмыковец?

— Кто такой? — заинтересовался Матвей Алексеевич.

— Ты не слыхал? Атаман белогвардейской шайки. Бродит такая банда по нашей тайге. Ванька — бывший казачий вахмистр. Словом, в карателях у Калмыкова ходил.

— Ну, загнул, Петр! Догадки все. А потом, не станет атаман по селу шататься.

— Все с догадки начинается, дорогой. А село... там разные люди есть, в селе... Надо поговорить в волости, чтобы смотрели в оба за этим Киреевым. Он может таких дел натворить! Догадки... — хмыкнул Петр, укоризненно посмотрев на смутившегося фельдшера. — Это хорошо, что ты мне все рассказал. В Сретенском давно размышляют: с кем Ванька связь имеет? Без поддержки не сидел бы в тайге. А он тут под носом.

Груша догадалась, что неспроста таким взволнованным пришел муж с собрания. Нервно пощипывает бородку: верный признак душевного смятения. Ничего не спрашивая, она продолжала укладывать белье в походную скрипучую корзинку.

Матвей Алексеевич присел на табуретку у окна, сказал, виновато улыбаясь:

— Избрали меня, Груша, в комиссию.

— В какую комиссию? Мы ведь уезжаем...

— Обещал я... понимаешь... остаться обещал.

Ты меня ругать не будешь?

— Но ведь ты учиться хотел?

В голосе жены он уловил согласие и порывисто обнял Грушу.

— Заочно можно учиться! Вместе станем учиться. Не мог я иначе! Сегодня на собрании как сказали о моем отъезде, так стыдно мне стало, словно обманул я этих людей самым скверным образом. Поработаем годика три, вернемся в Хабаровск. Как придут сюда молодые медики, так сразу и отчалим.

— Ладно уж, жалостливый, — ласково сказала Груша. — Обещал, стало быть, останемся. Мне тоже не особенно хотелось уезжать. А жить везде можно. Да и тут мы нужней.

— Груша, хватишь ты еще со мною горя! — благодарно глядя на жену, воскликнул Матвей Алексеевич.

— Ладно, ладно, мучитель мой, — усмехнулась Груша и, вздохнув, стала вынимать из корзины белье.

— Матвей! — послышался голос за дверью, и кто-то сильно стукнул но гулким доскам.

Матвей Алексеевич открыл дверь. Перед ним стоял Кирилка с корзиной и фанерным чемоданчиком в руках. Из-за спины Кирилки выглядывала девушка. Фельдшер увидел серые глаза, печальные и усталые.