Награда

— Я читал ваши книги с удовольствием, — продолжал Матвей Алексеевич. — Вы влюблены в природу Дальнего Востока. Вы романтик.

— Вот-вот, все так обо мне и отзываются; может, не все, но многие, — с грустью заметил Арсеньев. — И письма пишут. «Романтику и путешественнику, певцу дальневосточной природы», и все в таком роде.

— Так что ж тут плохого? — удивился Матвей Алексеевич.

— Я не о том. Иной раз люди представляют меня этаким чудаком, готовым всю жизнь прожить в тайге, изучая ее флору и фауну, прокладывая новые маршруты по ее зеленому морю. Но мне мало этого, дорогой мой Матвей Алексеевич. Не горы и реки, не полезные ископаемые, не красоты ландшафта я считаю главным и самым дорогим в этом великолепном крае, а человека! Человек — украшение наших восточных земель! И все труды мои подчинены тому, чтобы заставить природу лучше служить человеку. И долгие годы, знакомясь с Дальним Востоком, я переживал горечь от сознания, что неуютно и трудно жить здесь людям. Вы сами убедились, как еще плохо живут коренные жители этой земли. Голод, болезни, бескультурье. А ведь нанайцы, удэгейцы, орочи — богатейшие люди. В их распоряжении необозримые пространства, множество зверя. Парадокс, согласитесь? Я не раз над этим задумывался, особенно в молодости. Строил планы возрождения северных народов... — Арсеньев усмехнулся: — Только планы были наивны и беспочвенны. В них преобладали мотивы благотворительности. Требовалась же, как я позднее понял, коренная ломка общественного строя, социальных порядков. Теперь-то мне ясно, что вызовет к новой жизни лесных людей, а тогда я не понимал.

— А цель вашей нынешней экспедиции? — поинтересовался фельдшер.

— Отыскиваем удобные места для заселения. Ведь что получается: в центральной части страны есть районы густонаселенные, а тут пустуют миллионы гектаров. А сколько леса? А золото, олово, уголь? Правительство правильно поступает, планируя заселение Дальнего Востока. Сюда в скором времени приедут тысячи людей. Села, города вырастут, протянутся удобные дороги. Я считаю эту свою экспедицию самой полезной, самой нужной и целеустремленной.

— Владимир Клавдиевич! — воскликнул Мартыненко. — Вы говорили, что не романтик, не певец... Но позвольте и мне назвать вас романтиком.

— И вы туда же! — сказал Арсеньев и молодо рассмеялся.

Матвею Алексеевичу нужно было сделать обход больных. Арсеньев вызвался его сопровождать.

— Вы бы лучше не рисковали, Владимир Клавдиевич, — предупредил фельдшер. — Оспа, знаете...

— Ничего, я оспу прививал. Или вы в свою медицину не верите? — пошутил Арсеньев.

В одной из фанз на кане лежал старик. Пока фельдшер поил больного с ложки, Арсеньев пристально всматривался в высохшее лицо старого человека.

— Отец, а ты не Макар Намука?

Старик зашевелился на своем ложе, попытался приподняться.

— Макар, верно. Ты капитан Арсеньев? Давно тебя видел, много зим прошло.

— Много, отец, много, — присаживаясь на кан, заговорил Владимир Клавдиевич. — В девятьсот восьмом ты мне помогал идти по Анюю. Помнишь, чуть под лед не угодили вместе с батом? Не ходишь больше на бате, соболя не бьешь?

— Глаза плохо гляди, ноги слабый совсем, — печально отвечал Макар.

— Ничего, Макар, мы еще с тобой поплаваем по Анюю, — успокаивал старика Арсеньев.

— Не плавает больше Макар, — сказал старик и признательно посмотрел на Арсеньева. — Бяпали помнишь, капитан?

Владимир Клавдиевич оживился.

— Как же, Макар! Такое не забудешь. — Арсеньев повернулся к фельдшеру. — Досталось нам тогда! Снег мокрый, темень, а у нас на плечах пуда по полтора клади. Собаки и те выбились из сил. Решили уже заночевать где придется. Я дерево потолще стал подыскивать. Вдруг Макар кричит, он первым шел: «Юрта!» Учуял жилье охотника, представьте! А скоро и мы почувствовали запах дымка, радостно стало на душе. Как зашли в юрту, я сразу свалился, так в одежде и уснул. Редко со мной такое бывало.

Старый Макар внимательно слушал Арсеньева, согласно кивая головой.

— Ты там еще девку лечил, — заметил он.

— Какое там, — махнул рукой Арсеньев. — Макар преувеличивает. Рядом с той юртой я нашел утром шалаш. В шалаше девушка с парализованными ногами. Голодная, полураздетая. Рассердился я, набросился на своих хозяев: «Почему не ухаживаете за дочкой?» — «Не дочка, чужая девка. И как помочь, больная она. Шаман приходил — не помог». Словом, пригрозил я им, что на обратном пути буду здесь и, если увижу, что плохо ухаживают за больной, строго спрошу с них. Вы бы видели, какие благодарные глаза были у этой страдалицы.

— Полиомиелит, — заметил фельдшер. — Пока неизлечим.

— Так я примерно знал об этом. А когда возвращался обратно, уже не застал девушку в живых. Умерла, отмучилась, бедная. Сколько еще таких! И оспа, и трахома, и туберкулез. У ребятишек глисты. Сырую рыбу едят... Да, врачам придется много потрудиться, чтобы побороть все эти недуги. Вы очень гуманно поступили, что пошли работать в тайгу. Благородно!

Матвей Алексеевич промолчал. Ему было неудобно слушать похвалу. «Пошел!.. Послали, да и то ненадолго».