Награда

Фельдшер давно слышал причмокивающий звук, периодически повторяющийся, словно гигантское животное пришло на водопой и жадно лакает воду Днюя.

— Сейчас вылезать будем, таскать бат будем, — с заметной досадой произнес Маха.

— А в чем дело? — спросил Матвей Алексеевич.

— Сулой, — коротко объяснил Маха.

Вдали, на свинцовой поверхности реки, Матвей Алексеевич увидел огромный водяной холм, передвигающийся то к одному, то к другому берегу.

Пришлось вытащить бат и волоком волочить по просеке, среди зарослей ясеня, тиса, дуба, кедра, липы... В подлеске был жасмин, маньчжурская лещина. Сильно пахло папоротником. Бахромчатыми перьями рос он под ногами. Только путникам некогда было рассматривать красоты дикого леса. Обливаясь потом, все трое тащили бат.

Водяной холм хорошо был виден сверху. Это сливались два мощных потока из двух рукавов. Холм часто лопался, и тогда на его месте кружились водовороты. Попадешь в такую воронку, не выберешься живым.

Лишь к концу четвертого дня пришли путешественники на стоянку орочей. Была глухая ночь, сыпал нудный дождь. Все трое промокли до нитки, обессилели от трудного перехода. Посланный на разведку Маха вернулся и доложил, что фанзы и берестяные юрты, в которых жили орочи, пусты. В одной фанзе труп мужчины.

— Однако, орочи бежали дальше, болезнь запутать, — высказал предположение Маха.

Качатка, подавленный сообщением, пугливо посматривал в сторону стойбища и подкладывал в костер сучья. Смертельно уставший Матвей Алексеевич почти безучастно слушал рассуждения удэгейца. Потом молча уставился на огонь, решая, что делать.

Из задумчивости его вывел настойчивый голос Качатки:

— Ночевать в юрту, однако, надо идти, Матвей?

— Нет, нет, нельзя! — очнулся фельдшер. — Там инфекция.

— Инфекция? — переспросил Качатка, насторожившись. — Дух такой, да?

— Почти что дух, — невесело усмехнулся Матвей Алексеевич. — В юртах осталась болезнь, оспа, понимаешь? Шалаш надо ставить.

Нарубили ельника, наспех построили шалаш.

Утром, умываясь, Матвей Алексеевич увидел в воде свое опухшее от укусов мошки лицо. «Хорош. — подумал он. — Вот бы Груша посмотрела!»

А парни, казалось, не обращали внимания на тучи гнуса. Фельдшер поторапливал их. Надо догнать убежавших от черной смерти людей, не знающих, что несут эту смерть в своих лохмотьях. Работали шестами все трое, в кровь сбивая ладони. На берегу им попадались стоптанные олочи, старая одежда, домашний скарб. Дважды заметили берестяные гробы на высоких пнях. Значит, в пути кто-то умер и похоронен по орочонскому обычаю.

— Скорее, скорее, голубчики, — подбадривал своих спутников Матвей Алексеевич.

Догнали беглецов совершенно неожиданно. За очередным поворотом реки на поляне дымились костры. Около юрт суетились люди. По берегу, у самой кромки воды, с лаем бегали собаки. Все население временного стойбища собралось встречать бат. Женщины, мужчины, дети молча наблюдали, как приехавшие разгружают лодку. Удивляло равнодушие, с каким лесные люди — по словам Махи, очень приветливые — встречают их. Только когда бат был вытащен, к Матвею Алексеевичу подошел пожилой орочон и, указав рукой на ветхую фанзу, проговорил:

— В этой фанзе можешь жить, иди туда.

— Я фельдшер, лечить вас приехал, — объяснил орочону. Матвей, шагая рядом. — От оспы лечить.

— Знаю. Мне вчера сказали. Снизу нанайцы-охотники шли. Поэтому бежать перестали. Боятся, однако, тебя сородичи. Говорят, резать будешь?

— И ты сам боишься?

Орочон гордо выпрямился. Глаза его сверкнули.

— Николай Акунка никого не боится!

— Ну и славно. Тогда помогать мне станешь.

Встреча

Часа через три фанза, отведенная Матвею Алексеевичу, была превращена в амбулаторию. Наскоро поев, он обмылся до пояса в речке, надел белый халат, предусмотрительно уложенный Грушей в багаж, и пошел осматривать обитателей стойбища.

Начал с семьи Акунки. В тесной юрте на шкурах металась в бреду жена. Мальчик и девочка испуганно жались в углу, глядя на человека в белом изумленными глазами.

Матвей Алексеевич осмотрел больную, выслушал сердце. Сыпь, высокая температура — натуральная оспа! Может, и дети заражены? И сам Акунка?..

Фельдшер раскрыл саквояж, разложил на чистой салфетке вакцину и перо-скальпель для прививки. Акунка настороженно следил за приготовлениями. Дети попрятались за его спиной, изредка с опаской выглядывая оттуда.

— Надо прививать оспу, — сказал Матвей Алексеевич. — Ведите сюда девочку.

— Нет, — решительно сказал Акунка. Лицо его побледнело, глаза сердито сощурились.

— Ты что, хочешь, чтобы и она заболела? — укоризненно спросил Матвей Алексеевич.

— Не хочу. Она не болеет. Жена болеет, жену лечи.

— Но ведь жена твоя недавно тоже была здорова, а потом болезнь пристала к ней, — убеждал фельдшер. — Так может случиться и с девочкой, и с сыном, и с тобой.

Акунка молчал.

Матвей Алексеевич услышал за спиной дыхание людей. У откинутого полога юрты стояли жители стойбища и прислушивались к разговору.

Неожиданная мысль пришла в голову Матвея Алексеевича. Он засучил рукав рубахи, обнажил руку и позвал Качатку.

— Подержи-ка мне рукав, Качатка, — приказал он.