Награда

— Кирилка? Хорошо! — обрадовался новому имени Качатка.

— Можно и Кирилка и Кирюшка...

— Зови меня теперь Кирилка. Сразу три имени! — восхитился парень, повторяя вслух необычно звучащее имя. — А твой отец тоже лекарь был?

— Мой отец был крестьянин. Землю пахал, хлеб сеял. Когда мне исполнилось двенадцать, — а я был седьмым у отца, — стал пасти свиней у помещика. Исполнилось пятнадцать, я ушел в Донбасс на шахту. Коногоном стал...

Боясь пропустить слово, слушал Качатка Матвея Алексеевича. Каждый день люди опускались в глубокую яму, чтобы добывать блестящий каменный уголь Он ясно представлял себе, как молодой Матвей погоняет лошадь, впряженную в вагонетку. Вагонетку он, правда, сравнивал с нартами, но лошадь ему была знакома, видел, как по Амуру зимой на конях возят почту. Качатке стало жалко Матвея, когда он рассказал, как во время забастовки его в кровь избили нагайками жандармы...

— Зачем без ножа ходил, нож надо было взять тебе! — разволновался Качатка.

Матвей Алексеевич улыбнулся и замолчал, притворился спящим. Парень пытался продолжать беседу, но вскоре тоже умолк.

Вот уже две недели живет в стойбище Матвей Алексеевич. Маху он давно отпустил домой: подвернулись попутчики-удэгейцы. Прививки прошли нормально, и теперь все здоровые застрахованы от оспы. Заболевшие получают помощь, и многие уже поправляются. Акунка, первым преодолевший страх перед лекарем, преобразился, воспрянул духом. Он оказался энергичным, предприимчивым человеком, умелым охотником. Акунка уговорил своего брата вернуться в стойбище и сделать прививки всем членам семьи. Сейчас он сидит на порожке фанзы и смотрит, как Мартыненко подстригает бороду.

— Жена сегодня есть попросила, — сообщил Акунка. — Придешь, посмотришь жену?

— Приду, Акунка. Качатка где?

— За кабаном пошел. Сегодня я кабана убил,— небрежно бросает Акунка. — Хорошее мясо. Все сразу принести не мог. Качатка пошел. Теперь все люди кушать будут. Еще два кабана ходят в тайге, стрелять будем.

Матвей Алексеевич слушал Акунку, а сам думал о том, как сильно развито чувство коллективизма у этих лесных людей. Ни один охотник или рыбак и не подумает попользоваться добычей сам. Он обязательно разделит всем поровну. Не забудет и одинокого старика или сироту. Да сирот тут в том смысле, в каком понимают русские, нет. Осиротевших детей берут на воспитание родственники, нет родственников — члены рода.

— Матвей, ты сохатиные рога хотел. Вот рога, — Акунка показал великолепные ветвистые рога. — Одежду вешай, хорошо, — посмеивается Акунка, довольный, что обрадовал лекаря подарком.

Охотник, видимо, еще что-то хотел сказать. Но таков уж Акунка: не любит сразу выкладывать все новости. Лесной человек не торопится: все скажешь, потом говорить нечего будет. И слушатель не должен его торопить. Поэтому фельдшер помалкивает, занимается своими делами. Вот Акунка выколотил трубку о порожек, поднялся, аккуратно одернул короткую кожаную куртку, расшитую орнаментом, и проговорил нарочито равнодушно:

— С верха Анюя родичи пришли. Сказали: сам Арсеньев идет на батах сюда.

Известие обрадовало Матвея Алексеевича. Еще до революции ему приходилось видеть замечательного ученого Арсеньева. В Хабаровске он не раз бывал на лекциях Арсеньева, читал его книги. И вот представляется возможность познакомиться с отважным путешественником.

С нетерпением ожидал Матвей Алексеевич приезда Арсеньева, но тот появился неожиданно. В обед, когда Мартыненко пил с Кирилкой чай возле дымокура, к костру подошел высокий стройный человек в выгоревшем синем френче, широкополой шляпе, в удэгейских мягких унтах. У гостя были голубые приветливые глаза на загорелом волевом лице.

— Матвей Алексеевич? — спросил он. — Здравствуйте, дорогой, будем знакомы. Арсеньев.

Фельдшер крепко пожал Арсеньеву руку, помог снять сумку, перекинутую через плечо. Послал Кирилку за рыбой, припрятанной в садке.

— Мы уже знакомы заочно, — объяснил Мартыненко. — Да кто вас не знает на Дальнем Востоке, Владимир Клавдиевич!

— И я о вас наслышан, о вашем необыкновенном врачевательном искусстве, — с улыбкой сказал Арсеньев.

— Небось говорят, что я мертвого могу оживить?

— Вот-вот, что-то в этом роде. Ничего, преувеличение полезно. Надо, чтобы люди поверили в могущество медицины.

— А неудачи? Можно и скомпрометировать медицину.

— Что ж, неудачи бывают в любом деле. И это тоже поймут. Стоит только объяснить. А люди тайги — народ смышленый, в этом вы, наверно, убедились...

Арсеньев снял френч, умылся, причесал назад посеребренные сединой волосы.

К фанзе подошли его спутники. Владимир Клавдиевич всех представлял фельдшеру, давая нм шутливые характеристики.

Пообедав, спутники Арсеньева ушли отдыхать, а Владимир Клавдиевич устроился на валежнике, вынул планшет и стал заносить пометки на маршрутную карту. Работая, он рассказывал о прежних своих походах.

— Надо обладать мужеством, чтобы совершать такие путешествия, — не удержался Матвей Алексеевич.

— Полноте! — возразил Арсеньев. — Привычка и еще любовь к избранному делу. Ваша профессия требует большего мужества.