Наблюдательный отряд

– Хорь, это заведение довольно далеко, туда пока доберешься – час пройдет, и то – тут ведь сразу ормана поймаешь. А в тех краях они не так уж часто разъезжают. Ближе к вечеру я позвоню Линдеру и узнаю, что про «черепа» написано в сводках. Скорее бы Мякишев приехал!

– Горностай хотел определить его на завод «Мотор», – сказал Хорь. – Там нужны ученики слесарей и кто-то еще, кажется, крепкие парни, чтобы гонять по территории тачки и вагонетки. Хотелось бы поскорее его туда отправить. Это возможно?

– Почему ты просишь там, где мог бы приказать?

– Потому что говорю – с тобой. Это ведь тоже наука, черт бы ее побрал, знать – кого просить, кому приказывать! В корпусе не проходили!

Лабрюйер невольно улыбнулся.

– С Божьей помощью осилишь, – пообещал он.

Глава девятая

Александровские высоты оказались твердым орешком.

Кабы только ими пришлось заниматься! Лабрюйеру же следовало держать в голове не только историю бедного Клявы, которого сделали в деле об убийстве Маши Урманцевой козлом отпущения. Ему следовало помнить также и про смерть «черепа» вкупе с исчезновением Ротмана, и про загадочную блондинку с госпожой Крамер, а также про того, кто увез госпожу Крамер из «Северной гостиницы». Хорошо хоть, Енисеев обещал заняться Розенцвайгом.

– Этот голубчик пока производит впечатление малость придурковатого идеалиста, – сказал Енисеев. – Но как инженер он пользуется уважением. Я не удивлюсь, если он в юности, будучи наивным ягненком, натворил дел, а родня постаралась все замять.

– Да, сходство с ягненком имеется, – согласился Лабрюйер. – Оттого он, возможно, выглядит моложе своих лет. Узнай, когда он родился.

– Ты хочешь понять, мог ли он совершить то, первое, убийство девочки? – догадался Енисеев. – Боюсь, что в пятнадцать или шестнадцать лет юный балбес, получив от дурочки решительный отказ, на такое способен. Не каждый балбес, конечно. Лично я, не справившись с первым поцелуем и получив от дамы первую оплеуху, облил чернилами ее белый праздничный передник. И знаешь что самое обидное? Потом мы четыре года не видались, я навоображал, как проеду мимо ее окна на белом коне в генеральском мундире, а она будет помирать от чахотки, и последним ее словом будет мое имя. И что бы ты думал? Она вышла замуж за моего родного дядю! И никакой чахотки! Но когда я понял, что теперь могу звать ее тетушкой, это был праздник! Уж и генеральских эполет не требовалось. Так вот, насколько я знаю род человеческий, Розенцвайг скорее наглотался бы спичечных головок, чем изнасиловал и зарезал девицу. Но это, так сказать, среднеарифметический Розенцвайг, который полон добродетельных немецких восторгов. Именно наш может оказаться исключением. Однако я сомневаюсь.

– Очевидно, нужно, чтобы Хорь приказал тебе узнать дату рождения Розенцвайга, – ответил на этот монолог Лабрюйер.

– Я узнаю. Это несложно.

Енисеев явно обиделся, что его прелестный экспромт, исполненный артистически, встретил такой прием.

– И потребуется запрос в выборгскую полицию. Там наверняка есть яхтклуб. Пусть узнают, не приходила ли в последние десять лет рижская яхта «Лизетта». Я добуду хороший снимок.

– Ты – бульдог. Ты можешь вцепиться в рукав тулупа и часами не отпускать его, хотя рукав совершенно несъедобен.

– Возможно. Я взял след – и даже не пытайся сбить меня с этого следа, все равно не получится, брат Аякс.

После того как Лабрюйер и Хорь заключили союз (без единого слова, но слова им и не требовались), Лабрюйеру стало гораздо легче давать отпор Енисееву. Енисеев правильно определил ситуацию: «спелись». Но спасать свой несколько пошатнувшийся авторитет он не стал – возможно, и эта интрига его на самом деле не столько беспокоила, сколько забавляла.

Замысел Лабрюйера проникнуть в лечебницу умалишенных Енисееву не слишком понравился («Если ты сам там спятишь, как мы тебя оттуда добывать будем?»), но спорить он не мог – командир наблюдательного отряда эту авантюру одобрил.

Инспектор Горнфельд, с которым у Лабрюйера никогда особой дружбы не было, по просьбе Линдера связался с дирекцией лечебницы и узнал, что Клява жив. Но подробностей ему не сообщили – якобы это какая-то священная Гиппократова тайна.

Вместе с Сенькой Мякишевым Лабрюйер составил план лечебницы и изучил все подступы к корпусу, где сидели буйные и теоретически должен был обретаться Андрей Клява.

– Летом было бы легче, – сказал Сенька. Он имел в виду, что летом больные прогуливаются во дворе и ходят вокруг четырехугольного пруда, так что лишний человек в сером байковом халате не привлечет к себе внимания. А зимой таких гуляк куда меньше.

– Тебе придется проникнуть туда еще раз, – подумав, решил Лабрюйер. – Мой шанс, кажется, связан с кухней. Им же дают трижды в день какой-нибудь габерсуп. Как я понимаю, еду привозят или приносят из кухни. По такому случаю двери корпуса отворяются.

Хорь, в это время красиво обрезавший карточки особой машинкой-гильотинкой, вытянул шею и посмотрел на план лечебницы.