Наблюдательный отряд

– Мокрое дело, – ответила Трудхен. – Она зашла в комнату и увидела там покойника. На всякий случай поскорее ушла – чтобы не объяснять ищейкам, как она в эту комнату попала.

– Этого еще не хватало. Где?

– На Выгонной дамбе. В меблированных комнатах.

– А сама Лореляй сейчас где?

– В форштадте. Она сказала – покойник такой, что вам известен.

– Ясно. Сейчас попьем чаю, и ты меня к ней отвезешь.

Лореляй, разумеется, имела несколько убежищ. То, куда привела Лабрюйера Трудхен, было за Ивановским кладбищем, на Костромской улице. Орман довез до Ярославской, дальше шли через квартал пешком.

– Выходит, ты его все-таки знала, – сказал Лабрюйер, войдя в маленькую, довольно прилично убранную комнатку.

– Ты его так расписал, что трудно было не узнать, – ответила Лореляй. – Раздевайся, садись. Нет, не знала.

Она была в домашней одежде – простой юбке, клетчатой блузке без затей, и занималась самым мирным делом – штопала натянутый на деревянный грибок чулок.

– Но ты ведь его искала? Я видел тебя вечером возле тех меблированных комнат. Проезжал мимо…

– Да, я хотела понять, что это за сволочь. Убивать его я не собиралась, только взять бумажник и документы.

– На что тебе? – удивился Лабрюйер.

– Не мне. Я для тебя старалась, старый пес, ты бы с бумажками разобрался. Нет, это не любовь. Все дело в Ротмане. Когда-то он ко мне хорошо относился… Нет, любовником не был. Просто пригрел глупую девчонку. Это иногда бывает.

Лореляй была мрачна, в глаза не глядела, такой ее Лабрюйер еще не видал.

– Ты говори, говори…

– У Ротмана ведь не было врагов. То есть среди наших. Он просто исчез, знаешь, как исчезают старики. Все решили, что помер… кто-то кому-то сказал, что он помер, все поверили. Во время беспорядков много трупов находили, никто не разбирался, паспортов у них не проверял. А он, оказывается, был жив.

– Жив – и совсем опустился.

– Когда ты рассказал, что какая-то сволочь хочет его убить, я подумала – надо бы самой этим заняться. Ты ведь не знал, что это за молодчик. А сам бы ты у него бумажник и документы не стянул. Я решила – сделаю то, что могу, дальше – ты.

– Рассказывай.

– Я в дом прошла вместе с компанией. Двое мужчин, три женщины, где три – там четвертая. Дом шестиэтажный, я поднялась повыше. Там меня видели и запомнили.

– Ты уверена?

– Меня всегда запоминают. Я спросила у прислуги, не живет ли тут господин – и описала, слово в слово, того мерзавца. Она сказала – да, живет, но его нет дома, еще не приходил. Он снял угловую комнату, на третьем этаже, недорого. Я написала записку, просила ему передать, она обещала.

– Записку?

– Должна же я была показать ей, что ухожу. В записке было: «Сердечко мое, я тебя не застала, жестокий муж увозит меня, но я вся твоя». Прислуга всегда читает такие записочки. Потом я спустилась, опять поднялась, уже на четвертый этаж, постучалась в дверь, не открыли. А у меня с собой как раз случайно оказалась подходящая отмычка. Я вошла. Там была квартира, в которой никто не живет. Я заперлась в ней и стала ждать. Прождала четыре часа. Значит, было одиннадцать, когда я оттуда вышла. Думала, он уже пришел, постучусь, войду, скажу, что ошиблась дверью. Еще не было случая, чтобы мужчина не попытался меня удержать. А потом как-нибудь справлюсь. Может, попрошу, чтобы угостил в ресторане, может, еще что-нибудь придумаю. Постучалась, вошла. А там – он, на кровати, задушенный.

– Ого!

– Задушенный шелковым шарфом. С одной стороны, это могла сделать и женщина. С другой стороны – тот, кто хотел, чтобы подумали на женщину. Я огляделась. Шарф с шеи стянула…

– Ты сняла с покойника удавку?

– А что тут такого? Я что, впервые покойника вижу? Нельзя было, чтобы полиция подумала на женщину. Я просто заметала следы. Вот он, этот шарф.

Удавка висела на спинке дешевого венского стула. Это был бледно-голубой шарф с набивным рисунком в виде расплывчатых роз и с бахромой, длиной в три аршина.

– Шелк, говоришь?

– Точнее, крепдешин. И еще я бумажник с документами прихватила. Что ты так на меня уставился? Я же за ними и приходила.

Лабрюйер подумал: «Да, она именно такая, эта Лореляй, ее хладнокровие – непременное и необходимое для выживания качество. Когда лазишь в окна третьего или четвертого этажа, протискиваешься в форточки, перепрыгиваешь с балкона на балкон, иначе нельзя».

– Я твой должник, Лореляй, – сказал он. – Как ты полагаешь, кто удавил этого господина? Мог ли это быть Ротман?

– Я не думаю, что Ротман мог бы незаметно пробраться в тот дом.

– Ты же пробралась.

– Я – другое дело. А грязного заросшего старика туда не пустят. Там же консьержка внизу. Почему, ты думаешь, я в компанию замешалась?

– И вышла в компании?

– Вышла с каким-то мужчиной. Но он был пьян. Я взяла его под руку и вывела. Держи бумажник. И вот его паспорт. Нашла в потайном кармане пальто.

– Шведский подданный, – изучив паспорт, сказал Лабрюйер. – Олаф Акке. Пятьдесят семь лет. Чего же этот Олаф Акке с Ротманом не поделил? И что он тут натворил, если так боялся разоблачения?

– Этого я не знаю. Но в бумажнике – достаточно денег, чтобы год жить без забот. Забирай. Мне это не нужно.