Наблюдательный отряд

– Наш Клява – на втором этаже, жди здесь, – велел Лабрюйер. – Если что – кричи петухом.

Сигнал был придуман заранее – петушиному воплю в таком заведении вряд ли кто удивится.

– Держи, – Барсук отдал ему ком ваты, пропитанной эфиром, и Лабрюйер сунул это оружие в карман халата.

В коридор второго этажа выходило несколько дверей, сильно похожих на тюремные – с окошечками. Каждое было забрано деревянной ставней. К счастью, они не были застеклены.

В торце коридора сидел на табурете здоровый дядька в белом халате и белой шапочке – видимо, санитар.

– Тебе чего надо? – спросил дядька.

– А вот сейчас покажу, – ответил Лабрюйер. Санитар был выше его ростом, и этого противника следовало обезвредить, пока он сидит.

Лабрюйер при необходимости двигался очень быстро. С годами, да еще от пьяного образа жизни, он отяжелел, но сумел приказать себе – и в три прыжка достиг противника. Ошарашенный санитар почти встал, но его равновесие еще было шатким, и Лабрюйер повалил его на пол.

Сразу стало ясно, что санитар куда сильнее Лабрюйера, за это качество его и взяли на службу. Но он умел справляться с безумцами, а Лабрюйер пока еще был в своем уме и помнил те ухватки, которым обучили опытные полицейские агенты. Главное было – зажать противнику рот и нос комком ваты, и до того, как он позовет на помощь. Второе – самому не надышаться этой дрянью.

Лабрюйер сам не понял, как в узком закутке, упершись ногами в стену, вывернулся из-под тяжеленного тела. Он мгновенно заломил санитару руку за спину, уложил его на брюхо, поставил колено ему между лопаток, а потом чуть ли не в зубы засунул вату с эфиром.

Когда противник обмяк, Лабрюйер поднялся и несколько секунд приходил в себя. Ком ваты он оставил во рту у санитара, решив, что такому детине смерть от пары капель эфира не угрожает. И пошел по коридору, поочередно открывая ставни дверных окошек и взывая:

– Клява! Андрис Клява! Студент Клява! Господин Клява!

В одной конуре с зарешеченным окошком сидел седобородый старец, он молча показал Лабрюйеру язык. В другой тихонько пел латышскую песенку хрупкий белокурый юноша. Он повернулся к окошку и, оскалясь, зарычал. В третьей стоял мужчина, голый по пояс, топтался на месте и раскачивался. В четвертой сидел на полу мужчина одетый и читал книжку.

– Клява, это вы? – спросил Лабрюйер.

– Нет, не я, – по-латышски ответил безумец. – Клява убил ребенка. Значит, это не я. Я никого не убивал.

– Слава те господи! – сказал Лабрюйер. Нужный ему человек не рычал и был способен отвечать на вопросы.

– Да, вы не убивали, я это знаю. Клява плохой, а вы хороший, – по-латышски же сказал он безумцу. – Вы умный, вы книги читаете.

– Да, это мои учебники. Мне позволили взять сюда учебники. Здесь хорошо. Здесь можно учиться, и я знаю, что сюда не пустят Кляву.

– Не пустят, – согласился Лабрюйер. – А где вы были перед тем, как попасть сюда?

– Я был в суде. Там судили Кляву. Он – убийца. А я ни в чем не виноват, и меня привели сюда. Тут он меня не найдет.

– Нет, не найдет.

Лабрюйер попытался через окошечко разглядеть камеру, где сидел Андрей Клява. Он увидел сущую конуру с узкой койкой. Другой мебели не имелось, а койка, видимо, была намертво прикреплена к стене. Сквозь зарешеченное окно проникало достаточно света для чтения. Книги стояли у стены двумя стопками.

Бывшему студенту было, видимо, чуть за тридцать. Вряд ли здешняя кормежка способствовала приятной округлости тела. Худое неподвижное лицо с правильными чертами, костлявые плечи под серой застиранной рубахой, взгляд не в окошечко, на собеседника, а куда-то в левый верхний угол, – все это было болезненно жалким и удручающим.

– Я его боюсь, – признался безумец. – Он девочку убил. На суде так и сказали: убил Клява. А меня оправдали и привезли сюда.

– Это они хорошо сделали. А где вы были до суда?

– В тюрьме. Полицейские думали, что убил я, а оказалось – Клява.

– Бывает, что и полиция ошибается. А где вы были до того, как приехали в тюрьму? Вы ведь приехали? На автомобиле? Вы были у себя дома?

– Нет… Я прятался. Мне потом сказали, что я напрасно прятался. Ведь я не виноват.

– Вы прятались у родственников?

– Нет, в карцере, – сказал Клява. – Там хорошо, тихо, я с собой учебники взял… Не забирайте у меня учебники, я должен окончить курс.

Лабрюйер сообразил, о чем речь.

– Вы прятались в политехникуме?

– Да. Мне сторож свечки дал. Я понимал, что меня поймают, но прятался. Зря я боялся. Ведь в суде узнали правду. Я думал, будто знаю правду, понимаете? Я хотел написать, что произошло на самом деле, но я боялся – найдут, отнимут, и никто уже ничего не узнает… Я хотел написать в учебниках, там есть пустые страницы… Но они хотели отнять у меня учебники! Я не отдал. А если бы написал в учебнике – они бы догадались и отняли, они хитрые. Но я тоже хитрый, я написал…

– И где вы спрятали написанное?

– Я не помню. Я ничего не помню. Но я написал. Я написал!

– Я вам верю. И все ваши друзья вам верят. И Феликс Розенцвайг…

– Кто такой Феликс Розенцвайг?

Тут снизу раздалось кукареканье.

Лабрюйер задвинул окошко ставней и понесся вниз.