Наблюдательный отряд

Лабрюйер, войдя, оказался посреди маленьких сгорбленных старушек, среди которых возвышался, как монумент. Старушки были благовоспитанные – пришли до начала службы, чтобы затеплить свечки, но выстроить маршрут по храму, чтобы переходить от подсвечника к подсвечнику, они не умели и метались взад-вперед, от святого Пантелеймона к Богородице, от Богородицы – в дальний угол, к Николаю-угоднику, по слухам – чудотворному, от угодника – к тому из двух канунников, где еще можно было поставить свечку; отчего-то тот, что возле угодника, пользовался большей популярностью, чем другой, справа от входа.

Лабрюйеру требовалось одиночество, чтобы услышать подсказку свыше, а бабушки хоть и шепотом, но переговаривались, а то и ссорились. Лабрюйер пошел вправо и стал между колоннами. Там было потише.

Эти колонны были необходимы храму – они держали большой купол. Но Лабрюйеру они иногда мешали – не так уж часто он приходил во время службы и обычно оказывался сзади и не видел священников. Сейчас же он был доволен – в узком пространстве мог оказаться наедине с той силой, от которой ждал поддержки.

Не то чтобы он был суеверен – но сейчас просил знака. Каким бы мог быть этот знак – Лабрюйер понятия не имел. Возможно, несколько слов, знакомая цитата из Евангелия; возможно, необычное поведение огонька свечи.

Он не молился – он просто знал, что его видят и слышат, хотя ни единого слова он даже мысленно не произнес. И понемногу волнение уходило, покой заполнял душу. Видимо, этой душе посылалось то, что ей на самом деле было необходимо, и Лабрюйер понимал – хватит напрасных ожиданий, жизнь должна остаться такой, как прежде. Вдруг ему стало жаль того, что не сбылось. Душа летела, душа жила надеждой, душа верила в счастье – но у какой птицы полет бывает вечным? Может, и хорошо, что птицу на взлете подстрелили?

Женщины, что кормились при храме, очень вовремя собрались протирать пол. Лабрюйер, не дожидаясь, пока мокрой тряпкой мазнут по сапогам, шагнул вперед – и одновременно такой же шаг сделала женщина, стоявшая за колонной. Лабрюйер невольно взглянул в ее сторону.

Это была Наташа.

Они стояли невесть сколько, один – слева от колонны, другая – справа, и могли никогда не узнать об этом.

Наташа, кажется, даже немного испугалась. Она смотрела, приоткрыв рот, словно хотела и не могла выговорить слово. Но это слово, этот краткий вопрос, было в ее взгляде. Отродясь Лабрюйер не видывал таких говорящих глаз.

Он не услышал, но как-то иначе ощутил вопрос:

– Да?..

Церковь заполнялась прихожанами, Лабрюйер уступил свое место женщине, усердно пробивавшейся вперед, и подошел к Наташе. Его сзади подтолкнули, он сделал еще шаг. Соприкосновения не было – не то место храм Божий, чтобы друг к дружке прижиматься. Было больше – то ощущение близости, ради которого стоит жить.

Теперь оставалось совсем немного – найти слова…