Наблюдательный отряд

— Вон там, через дорогу, гостиница «Франкфурт-на-Майне», — сказал он. — Я могу узнать — вдруг там останавливаются и итальянцы? Видите ли, барышни, иностранцы обычно стараются держаться за своих, и рижские итальянцы наверняка знают друг дружку.

— В гостиницу пойду я, — возразил Лабрюйер. — Вам, фрейлен, неприлично одной ходить в такие заведения.

Хорь так на него взглянул, что Лабрюйер понял: вот сейчас убьёт и не поморщится. Нужно было исправлять положение.

— Вы, милые барышни, загляните ну хоть через неделю. Постараемся найти для вас итальянца, — сказал он.

Когда будущие звёзды оперной сцены убежали, он, не желая объясняться с Хорём, надел пальто, шапку и вышел на Александровскую. Хоря он понимал — мальчишка, талантливый актёр и разведчик, просто ошалел от близости двух красивых девиц. А вот себя он не понимал: отчего, напевая привязавшуюся «Баркаролу», он вспоминает Наташу Иртенскую, хотя должен был бы вспоминать ту, что эту «Баркаролу» пела, — Валентину Селецкую?

Валентина вылетела из головы, как пташка из опостылевшей клетки, и Лабрюйеру казалась жуткой мысль, что он готов был жениться на артистке. Подумать только, это было всего лишь летом...

Ещё весной Лабрюйер был честным и скучным пьянчужкой Александром Гроссмайстером, бывшим полицейским инспектором. До Рождества он успел послужить артистом в труппе Кокшарова, получить там звучный псевдоним «Лабрюйер», исполнить роль Аякса Локридского в «Прекрасной Елене», прогреметь на весь рижский штранд пьяными подвигами, кинуться на выручку Валентине, несправедливо обвинённой в убийстве любовника, ввязаться в охоту на шпионов, спасти из большой беды авиаторов, испытывавших на Солитюдском аэродроме переделанный в аэроплан-разведчик «фарман», а потом от злости на Енисеева, недовольства собой и ещё кучи разных сложных соображений наняться на службу в контрразведку и там окончательно стать Лабрюйером, да ещё и Леопардом впридачу. А потом, гоняясь за австрийскими агентами, которым вынь да положь планы строящихся на Магнусхольме батарей, Лабрюйер обзавёлся целым зверинцем: мало того, что сам — Леопард, так и присланная из столицы фотографесса Каролина — на самом деле агент Хорь, и Енисеев отчего-то — Горностай (похож он, долговязый, с прокуренными усами, на милого зверька не более, чем коренастый, даже тяжеловатый Лабрюйер — на леопарда), и ещё два зверя приняли участие в стычках и погонях: Барсук и Росомаха.

Вся эта компания сейчас находилась в Риге, а чем занималась — Лабрюйер не знал: мудрое начальство решило, что нужно дать ему одно конкретное задание — и пусть трудится, а общую картину событий пусть держат в голове Енисеев и Хорь.

Да, ещё летом он был сильно увлечён Валентиной. Но сейчас звучащая в душе «Баркарола» была о совсем иной любви. Как она перескочила с Валентины на Наташу Иртенскую? Уму непостижимо!

Наташа, которую спешно увезли вместе с маленьким сыном в Москву, успела только записочку ему передать, а в записочке — три буквы, РСТ, что означает «рцы слово твёрдо». Этим она сообщала: я за свои слова, сказанные в ночном лесу, в ответе, я правду сказала, а правда эта такая, что и поверить страшно: «я тебя люблю». Записочка хранилась дома, а больше ничего от Иртенской и не было, пропала... забыла?..

Печально, если так.

Недалеко от Матвеевского рынка была хорошая кондитерская. Лабрюйер зашёл, заказал кофе со сливками, кусок яблочного пирога, присыпанного по-особому приготовленным миндалём, и сел у окна — смотреть на прохожих. Естественно, зазевался. И вдруг обнаружил, что недоеденного пирога на тарелочке больше нет, зато женщина, убиравшая со столов посуду, кричит не своим голосом:

— А ну, пошёл вон! Пошёл вон, пьянчужка! Всю почтенную публику распугаешь!

Но она не только кричала — она ещё и била мокрой тряпкой по спине маленького человечка в преогромном, неведомо с чьего плеча, пиджаке. Человечек, прихрамывая, стремился к двери.

Лабрюйер сообразил, что произошло, и кинулся в погоню. Естественно, он не стал бы есть пирог, побывавший в немытых руках. Но человечек показался ему знакомым, и неудивительно — за годы полицейской службы Лабрюйер на всякое ворьё насмотрелся.

Нагнать его и схватить за шиворот оказалось совсем нетрудно.

— Ты у кого апфелькухен стащил, подлец? — спросил Лабрюйер. — Совсем ослеп, что ли?

— Господин Гроссмайстер?!

— Ну и что мне теперь с тобой делать?

«Тяжко быть старым воришкой, — подумал Лабрюйер, — весьма тяжко. Никому ты не нужен, никто тебя не приютит и не покормит, а украсть такой кошелёк, чтобы на неделю жизни хватило, ты уже не в состоянии...»

— Отпустите меня, герр Гроссмайстер! — по-латышски взмолился воришка.

— Отпущу — а ты опять пойдёшь по кондитерским промышлять? А, Ротман? Лет-то тебе сколько? О душе пора подумать, а не о апфелькухенах. Пошли. Пошли, говорю! Не за шиворот же тебя тащить.