Наблюдательный отряд

Енисеев, удивлённый тишиной, выглянул из-под руки, потом принял обычную позу человека, ведущего деловой разговор.

— Мы действительно не знаем, кто он. Вернее, даже так, — мы не знаем, кто это существо, поскольку речь может идти и о женщине. Наш приятель, которого мы знали как Красницкого, будучи толково допрошен, поведал вот что. Фрау Берта, которую теперь допросить может разве что Сатанаил в преисподней, каким-то образом узнала нечто, порочащее человека, имеющего отношение к размещённым на рижских заводах заказам военного ведомства. У неё было множество поклонников, кто-то развлекал её историями из рижской жизни. Красницкий утверждает, что подробности были известны мужу фрау Берты, которого мы знали как господина Штейнбаха. Но он утонул вместе с супругой, и, я надеюсь, вместе с ней кипит, в одном котле со смолой... Красницкий утверждал, что фрау Берта запрашивала Эвидендбюро, нужно ли собирать сведения об этом человеке. Ответ ему неизвестен, коли не врёт. Если бы фрау Берта и Штейнбах получили задание завести с ним знакомство, Красницкий бы об этом знал — да и мы бы знали, потому что разматывали этот клубочек и нашли причастных к делу людей. Но никого, близкого к заводам «Мотор» или «Феникс», среди знакомцев фрау Берты и Штейнбаха не обнаружено. И вот сейчас Эвиденцбюро начало разрабатывать эту загадочную персону.

— Из чего стало понятно, что персона уже сообщает секретные сведения?

— Из того, что они вдруг возникают в Вене и Берлине, в секретных докладах.

— Именно эта персона? Никто другой не мог?..

— Чёрт её, персону, разберёт. Это мерзавец, который либо засел на заводе, либо вертится вокруг «Мотора» и «Феникса», потому что очень уж много знает про военные заказы. Конечно, рано или поздно он себя выдаст. Но, брат Аякс, сам понимаешь...

Отвечать на обращение «брат Аякс» Лабрюйер не желал.

— Значит, того человека шантажируют, а он откупается сведениями? — уточнил Лабрюйер.

— Именно так.

— А если это не местный житель? Когда военное ведомство стало вкладывать деньги в рижские заводы, сюда приехали инженеры из столицы, из других российских городов. Может, кто-то из них?

— Я невысокого мнения о роде человеческом, — признался Енисеев. — На всяких уродов насмотрелся, сам понимаешь. Но мне кажется, что русский инженер в таком положении скорее уж сам пойдёт в полицию признаваться. А немец — тот струсит... Тебе смешон мой патриотизм? Да? Ну, считай, что мне просто хочется так думать...

Енисеев помрачнел.

Из салона раздался такой визг, что Лабрюйер подскочил на стуле.

— Ничего страшного, дети опрокинули ёлку, — сказал Енисеев. — Случается. Иди, восстанови порядок, а я уберусь восвояси. У меня есть ещё дела. Мы ведь, в сущности, всё оговорили.

— Когда тебя ждать?

Лабрюйер редко говорил Енисееву «ты», старался обходиться без обращений, но сейчас само выскочило.

— Постараюсь завтра быть. А ты поторопись. Рождество — самое время, чтобы навестить полицейских старичков, подарки им отнести, что ли. Можешь — из тех сумм, что на непредвиденные расходы. Ну, я пошёл.

Лабрюйер поспешил в салон — и точно, ёлка лежала на боку.

— Ты снимки уже сделал? — спросил Лабрюйер Хоря по-русски.

— Всё сделано, душка, — томным голоском ответил Хорь.

Столичное начальство приказало ему ещё какое-то время пребывать в образе полоумной эмансипэ-фотографессы Каролины, но обещало прислать замену. Он же, сильно недовольный, принялся валять дурака, наряжаясь и румянясь самым карикатурным образом. На сей раз Хорь украсил свою грудь огромным бантом — бледно-лиловым в чёрный горох.

— Позови госпожу Круминь, это всё надо убрать.

— А кто заплатит за поломанные игрушки?

— Сейчас я разберусь...

Разумеется, папаша, респектабельный пятидесятилетний бюргер, утверждал, что ёлку плохо закрепили, оттого она и свалилась. Разумеется, мамаша, сорокалетняя скандальная дама, встала на его сторону. Платить семейство Краузе не желало — пока не пришла госпожа Круминь с метлой и совком.

— Не отдавайте им карточек, господин Лабрюйер, вот и всё, — сказала супруга дворника. — Я их знаю, они тут неподалёку, на Романовской живут. Посторонитесь, господа, мне убирать надо! Отойдите, я тут подмету! Перейдите туда! Ребёнка возьмите!

Подметала она лихо — так и норовила пройтись метлой по подолу длинной мамашиной юбки, по начищенным ботинкам папаши, да и детишкам перепало. Лабрюйер тем временем снял пиджак и поднял ёлку. Хорь, опустившись на корточки, подбирал уцелевшие игрушки. В сущности, пострадали только пряники, подвешенные на цветных ленточках, стеклянные шары и свечки. Набитые ватой ангелочки и паяцы, а также золочёные орехи и яблоки остались невредимы.

— Ущерба примерно на рубль, — сказал Хорь.

— Почему это мы им должны дарить рубль? — возмутилась госпожа Круминь и перешла на немецкий: — Если господин Краузе не заплатит рубль за убытки, весь квартал об этом узнает! Из-за одного рубля будет позора на сто рублей!