Наблюдательный отряд

Жилец был ещё молод, но уже плешив, жалок на вид, имущества у него набралось — всего-то два чемодана, большой и маленький. Но он хорохорился:

— Вы ещё об этом пожалеете! Вы ещё гордиться будете, что такой человек, как я, изволил в вашем свинарнике проживать!

— Какой такой человек? — заинтересовался Лабрюйер.

— Вам не понять!

— И всё же?

— Я изобрёл!.. Нет, всё равно не поймёте!

— Вечный двигатель, — подсказал Лабрюйер.

— По-вашему, я похож на сумасшедшего? Когда моё изобретение будет признано, о!.. О, тогда!..

Странный жилец схватил со стола какие-то исчёрканные карандашом и чернилами бумажки.

— О, тогда! — повторил он. — Вам станет стыдно, ничтожные людишки! Я — Собаньский, а вы кто?

— Побудьте с ним, Александр Иванович, а я за орманом схожу, — мрачно попросил Панкратов. — Гривенник заплачу, чтобы куда-нибудь этого пана увёз подальше. Одно разорение с этими чудаками из захолустья.

— Вам станет стыдно! Я опередил прогресс! А вы кто? — вопросил пан Собаньский, но Панкратов не ответил — он уже вышел из комнатёнки.

— Откуда вы? — спросил Лабрюйер.

— Из Люцина, — признался изобретатель. — А отчего вы спрашиваете? Вы хотите украсть моё изобретение?

— Не говорите глупостей.

Большое сомнение вызвала у Лабрюйера фамилия «Собаньский». Чудак не очень-то был похож на поляка, не тот имел выговор — или перенял еврейское произношение, ведь Люцин, если вдуматься, — еврейское местечко.

Изобретатель, глядя на Лабрюйера с большим подозрением, собрал свои драгоценные бумажки в стопку, поместил в старую зелёную папку, а папку — в чемоданчик.

Панкратову повезло — ормана он изловил возле реформатской церкви и сам вынес на улицу большой чемодан. Пан Собаньский, не прощаясь и высоко задрав нос, вышел из комнаты, а через минуту вернулся Панкратов.

— Я сговорился — его к Александровскому мосту отвезут, а дальше — как знает. Идём ко мне, вниз.

— Раздувай самовар, Кузьмич, заедим твоё горе вкуснейшим пирогом.

— Вот дурень...

— Кто?

— Да этот мой чудак. Вон, чертёж забыл.

В спешке пан Собаньский уронил лист плотной бумаги, и тот залетел под кровать. Панкратов поднял и уставился на чертёж, как баран на новые ворота:

— Батюшки мои, это что за чудо?!

И впрямь, бывший жилец старательно изобразил сущее чудо — корпус, как у лодки, два крыла, как у самолёта-биплана, но в придачу два гребных колеса, как у тех пароходиков, что бегают по Двине. И, для полноты картины, на носу странного судна четырёхлопастный винт.

— Всё ясно, непризнанный механический гений, — сказал Лабрюйер. — Жаль времени, потраченного на это художество. Может, ещё вернётся. Так ты вздуваешь самовар, Кузьмич?

Четверть часа спустя они сидели за столом визави и ели ароматный пирог, прихлёбывая из фаянсовых кружек горячий чай.

— Я к тебе с таким вопросом, Кузьмич, что даже и не знаю, как приступиться, — сказал Лабрюйер. — Ты в полиции целую вечность, начинал мальчишкой-рассыльным, так?

— Так. Ещё при покойном государе Александре Николаиче, царствие ему небесное.

— Во всяких переделках побывал...

— Так, так, побывал...

— Всякое ворьё и жульё ловил...

— Ох, всякое... А нельзя ли прямо?

— Прямо? Ну, ладно, попытаюсь. Не было ли такого, Кузьмич, что вроде и за руку вора схватили, и каторга ему грозит, а потом вдруг — р-раз! И судят за его безобразия совсем другого человека? Или же — распутывали какое-то дело, а дело от рижских сыщиков вдруг забрали в Петербург или в Москву, хотя только и оставалось, что подлеца в тюрьму препроводить?

— А на что вам, господин Гроссмайстер?

— А вот на что — ведь человека, который в своё время кары избежал, могут потом шантажировать.

— И очень даже просто... Было дельце, было — но я тогда уже из сыскной полиции ушёл, а лишь подрабатывал по внешнему наблюдению иногда... Это надо Лемана спрашивать, Петера Лемана. Я его недавно встречал, недавно... батюшки, на Пасху, ничего себе недавно...

— Кузьмич, а ведь и я его недавно встречал! Нет, не на Пасху, летом...

— Без Гаврилы не обойтись!

Гаврила служил одно время в филёрах, раза три уходил из полиции и опять возвращался, а завершил свою карьеру в должности церковного сторожа. Но до него ещё поди доберись — он поселился на штранде, в Дуббельне, при Владимирском храме, а кто зимой станет ездить на штранд? Поезда вряд ли ходят, разве что ормана нанять?

Но Гаврила был напарником Лемана и мог знать его адрес.

Решили совершить вылазку на штранд с утра — мало удовольствия странствовать в потёмках.

Вернувшись в своё фотографическое заведение, Лабрюйер обнаружил там наблюдательный отряд почти в полном составе — Горностая, Барсука, Росомаху и Хоря.

— Садись, Леопард, — сказал Барсук. — Мы тут насчёт итальянцев совещаемся.

Лабрюйер посмотрел на Хоря.

— Что, затеяли всем отрядом брать уроки бельканте? — спросил он.