Наблюдательный отряд

Коробка стояла на стуле, Лабрюйер смотрел на неё и хмурился.

Господа из Эвиденцбюро прекрасно знали, что «Рижская фотография господина Лабрюйера» — довольно опасное для них заведение. Очевидно, наблюдательный отряд чересчур приблизился к агентам Эвиденцбюро, если прислан такой подарок.

Это может быть предупреждением — разнесённый вдребезги салон послужит весомой просьбой не совать нос в дела агентов. Но, если так, адскую машину следовало бы хоть под что-то замаскировать, непонятно откуда принесённая коробка кого угодно насторожит.

Лабрюйер прислушался — вроде бы часовой механизм в коробке не тикал. Но чёрт их разберёт, этих бомбистов, в пятом году они много чего наизобретали.

Взяв коробку и неся на вытянутых руках, он пошёл во двор. Ян, которому было приказано отворять перед ним двери, кажется, что-то понял — судя по испугу на лице. В пятом году он был уже довольно большим мальчишкой, чтобы знать о взрывах и убийствах.

Во дворе был большой сугроб. Лабрюйер послал Яна за отцом, который убирал снег на улице. Дворник Круминь явился с лопатой и по указаниям Лабрюйера подкопал сугроб. Получилась пещерка, куда Лабрюйер, отогнав Круминей подальше, засунул коробку и сам завалил её комьями снега. Ничего лучше он придумать не мог.

Ян и Лабрюйер вернулись в салон. Оба были взбудоражены. Госпожа Круминь, которая из окна видела всю эту снежную фортификацию, прибежала с расспросами, но Лабрюйер отмалчивался.

Вот сейчас он нуждался в помощи Горностая! Но треклятый Енисеев как сквозь землю провалился. Где искать Росомаху с Барсуком — тем более непонятно. Что касается Хоря — Лабрюйер даже не знал, что хуже, послать за ним Пичу или вообще его не трогать. Хорь, недавно сорвавший операцию, наверняка захочет показать свою сообразительность и отвагу. Может статься, он и умеет обращаться с адскими машинками, начиненными динамитом. А может статься, только слышал краем уха, как их вскрывают, но решит доказать всему свету свой героизм.

Беспокойство и нервотрёпка привели к мудрому решению — закрыть фотографическое заведение до завтрашнего дня, если он только будет для Лабрюйера, этот завтрашний день. Отправив домой Яна и приказав госпоже Круминь послать Пичу с поручением куда-нибудь подальше, Лабрюйер оделся и, заперев дверь, вышел через чёрный ход на Гертрудинскую. Там он прошёл до Колодезной, повернул, дошёл до Александровской, опять повернул — и раз десять совершил этот маршрут.

Видимо, дворник Круминь заметил, где он вышагивает, потому что полчаса спустя прислал Яна.

— Господин Гроссмайстер, там телефон звенит, прямо разрывается, даже у нас слышно, — сказал Ян.

Лабрюйер ждал сообщения из Москвы.

Решив, что адская машинка в сугробе, если до сих пор не взорвалась, то ещё пять минут потерпит, Лабрюйер побежал к телефонному аппарату. Он хотел связаться с телефонной станцией, узнать, откуда были звонки, и попробовать уговорить барышню соединить его с Москвой.

— Брат Аякс, что там у вас стряслось? — спросил Енисеев. — Почему никто не подходит к аппарату?

— Стряслось...

— Что?

— Нам, кажется, адскую машинку подсунули.

— Как это?

— Принесли коробку, посыльный сразу сбежал. Коробка тут осталась, не на Александровскую же её выносить.

— И... что ты с ней сделал?..

— Во дворе в сугроб закопал. У забора. Думал, если рванёт, забора не жалко.

— А какая она на вид, эта коробка?

— Из плотного коричневого картона, верёвочкой обвязана. Вершков девяти в длину, вершков пяти в ширину. Да в высоту — тоже, пожалуй, пяти.

— Леопард, твоя бдительность делает тебе честь. Ступай, откопай эту адскую машинку и спрячь в лаборатории. Да не бойся, спокойно открывай коробку! Всё, больше говорить не могу...

Лабрюйер понимал, что Енисеев его смерти не желает. Но добывал коробку из сугроба с некоторым трепетом. Принеся её в лабораторию и вскрыв, он невольно выругался.

В коробке был новенький чугунный утюг.

Енисеев сдержал слово и возместил госпоже Круминь загадочную утрату.

Теперь оставалось договориться с Пичей, чтобы подсунул матери утюг. Это было проще всего. Парень страшно обрадовался и обещал, что вечером, когда госпожа Круминь пойдёт к соседке — поздравлять с именинами, он поставит утюг именно туда, где обычно стоял старый. Мать, конечно, будет утверждать, что это — его шалости и проказы, но не слишком сердито.

Вечером Лабрюйер опять не дождался ни Енисеева, ни Росомахи. Он сидел в фотографическом заведении допоздна и глядел на телефонный аппарат. На столе перед ним лежали конверт со шпаргалкой и карманные часы. Нужно было собраться с духом и написать наконец ответ, а то получалось уж вовсе неприлично.

Лабрюйер достал хорошую плотную бумагу, вставил в ручку новое пёрышко и убедился, что в чернильнице есть чернила. Отступать дальше было некуда, и он вскрыл конверт.

Шпаргалка оказалась подозрительно большой, он развернул её, прочитал первые строчки и охнул. Это было второе письмо от Наташи Иртенской.