Наблюдательный отряд

— Из Москвы телефонировали, — сказал Хорь. — Я записал. Нашли мать убитой Марии Урманцевой. Она от горя забилась в какую-то глушь, названия я не разобрал, там единственный подходящий телефон — за десять вёрст от усадьбы, в полицейском участке. Сегодня в четыре часа пополудни она там будет, и ты сможешь с ней поговорить. Зовут её Анна Григорьевна.

— Хорошо, благодарю.

— И ещё — к тебе человек приходил.

— Что за человек?

— Нищий какой-то, прихрамывал. Очень огорчился, что не застал.

— Ничего не велел передать?

— Сказал, он какого-то свидетеля нашёл. Какого, зачем — не объяснил.

— Ротман, что ли? Вот такой, вроде карлика, — Лабрюйер показал ладонью рост Ротмана. — Мордочка — как у мопса.

— Он самый. Что-то ценное? — заинтересовался Хорь.

— Чёрт его знает, может, и ценное. Больше ничего не сказал?

— Гривенник попросил. Я дал.

— Это правильно...

— Ушёл в сторону Матвеевского рынка.

— У него там где-то логово, — вспомнив воровство в кондитерской, сказал Лабрюйер. — Ну-ка, прогуляюсь я, что ли...

Хорь внимательно посмотрел на него.

Когда Хорь не валял дурака, изображая эмансипированную фотографессу, взгляд у него был живой и умный. Взгляд, выдающий чутьё, которое или вырабатывается годами службы, или даётся от рождения.

— Револьвер возьми, Леопард, — сказал Хорь.

— Отчего же не взять...

Хорь явно ощутил что-то тревожное. А Лабрюйер уже, оказывается, стал срастаться с «наблюдательным отрядом» — и последовал совету почти без рассуждений, как и полагается в непростой ситуации.

Поскольку визитной карточки Ротман не оставил, следовало начать с кондитерской, а заодно съесть там что-то, что бы порадовало душу и желудок. Была тайная мысль — вдруг Ольга Ливанова опять приведёт туда своих ребятишек?

Эта женщина ему очень нравилась. Не так, как Наташа, конечно — а платонически. Она, по его мнению, была той идеальной женой и матерью, которую хотел бы видеть хозяйкой в своём доме любой мужчина: красавица, умница, способная на истинную верность и преданность. Но вот только в кондитерской её не оказалось...

Лабрюйер съел кусок вишнёвого штруделя, оценив тонкость раскатанного теста и аромат, выпил чашку кофе со сливками и подождал, пока выйдет пожилая женщина в длинном клеёнчатом фартуке, чтобы убрать посуду и поменять скатерти — скатёрка в приличной кондитерской должна быть безупречной белизны.

Он спросил, не помнит ли фрау малорослого воришку, что стянул у него кусок яблочного пирога с миндалём.

— Как не помнить, — ответила фрау, очень польщённая таким обращением, и перешла на совсем светский тон: — Тот пьянчужка, что обокрал его, тут часто околачивается, и если он был настолько добр, что не сдал пьянчужку в полицию, то это напрасно — таких бездельников следует выгонять из Риги.

Говорить о собеседнике «он» или «она» было изысканной немецкой вежливостью.

— Не знает ли фрау, где бездельник живёт? — поинтересовался Лабрюйер. — Она сделала бы хорошее дело, если бы подсказала, где искать того человека. Она не знает, что он когда-то был уважаемым человеком...

— Может быть, работал на «Фениксе»? — предположила женщина. — Я живу недалеко от «Феникса» и раза два его там встречала.

— Да, у него такая внешность и походка, что их легко запомнить. Я был бы ей признателен, если бы она расспросила соседок, — сказав это, Лабрюйер положил на стол полтинник, деньги для фрау, убирающей грязную посуду, неплохие — день её работы в кондитерской.

— Он очень любезен, — сказала женщина и, взяв деньги, сделала книксен.

Не то чтобы Лабрюйер жалел всех воришек подряд... Некоторых просто на дух не переносил, и немалое их количество могло бы предъявить дырки во рту на месте выбитых его кулаком зубов.

Ротмана он пожалел случайно. Рождественское настроение, воспоминание о давней погоне по льду, жалкий вид обречённого на голодную смерть старичка — всё разом как-то смягчило душу. А вот теперь расхлёбывай — ищи этого Ротмана по трущобам!

Но уже хоть было о чём рассказать Енисееву.

В фотографическое заведение Лабрюйер вернулся вовремя — понабежали клиенты, Хорь рассаживал семейство на помосте, Пича тащил туда чучело козы, Ян вовсю трудился в лаборатории, а своей очереди ждали две молодые пары, и Лабрюйер пошёл развлекать их светской беседой, показывать альбомы с образцами, предлагать различные фоны.

Потом пришёл Енисеев. Лабрюйер даже не сразу узнал его — контрразведчик добавил к своим великолепным усам ещё и подходящую по цвету бороду.

— Это ты, брат Аякс, ещё Росомаху не видел! Он тоже при бороде, — обрадовал Енисеев. — Изображает лицо духовного звания, так молодые дамочки подбегают, благословения просят. Ну-ка, пусть меня сейчас сфотографируют. Хоть на старости лет буду картинки показывать и хвастать, какой был добропорядочный.

— Никаких карточек, — строго сказал Хорь.

— Печально, фрейлен. Это чем запахло?

— Это Пича с чёрного хода обед нам в судках принёс.

— Батюшки-светы, я же забыл пообедать...

Когда Енисеев отворил двери, ведущую в служебные помещения, всё стало ясно — запах действительно был ядрёный. Пича принёс сосиски с тушёной капустой.