Наблюдательный отряд

— Это славно, брат Аякс. Ты пока доложить о нём не хочешь? Нет? Ну, это я понимаю — доложишь, когда будет что-то, так сказать, материальное.

— Хорошо.

Лабрюйер был готов даже предъявить Ротмана — пусть Енисеев сам его враньё про племянника слушает.

— Как там Хорь? — спросил Енисеев.

— Злится на всех.

— Это понятно! А на себя?

— Собрался идти на службу в богадельню.

Енисеев рассмеялся.

— Хоть он и испортил дело, а сердиться на него нелепо — каждый из нас мог точно так же испортить, ночью, да на бегу, да в суете... Ничего, начнём сначала. Судьба у нас такая...

Поужинав, Енисеев ушёл, а Лабрюйер вернулся в фотографическое заведение. Там было пусто, куда подевался Хорь — непонятно. Забравшись в лабораторию, Лабрюйер опять достал Наташино письмо и опять задумался: ну, что на такое отвечать?

Единственная умная мысль была — посоветоваться с Ольгой Ливановой. Ольга — молодая дама, счастливая жена и мать, Наташу знает уже очень давно, и как принято говорить с образованными молодыми дамами — тоже знает. Но как это устроить?

Время было позднее, Лабрюйер пошёл домой и на лестнице возле своей двери обнаружил Хоря — в штанах и рубахе, на плечи накинуто дамское широкое пальто. Хорь сидел на ступеньках и курил изумительно вонючую папиросу.

— Ты тоже считаешь, что я разгильдяй и слепая курица? — спросил Хорь.

— Ничего я не считаю. И никто так не считает.

— Горностай! Я же вижу! Он так смотрит! Сразу понятно, что он о тебе думает!

— Он иначе смотреть не умеет.

Лабрюйер отпер дверь, вошёл в прихожую, обернулся.

— Тебе письменное приглашение? Золотыми чернилами и с виньетками? — полюбопытствовал он.

Хорь молча поднялся, погасил папиросу и вошёл в Лабрюйерово жилище.

— Я должен как-то оправдаться. Он должен понять, понимаешь?.. И все должны понять! Если меня сейчас отправят в столицу, я застрелюсь.

— Почему вдруг?

— Потому что когда суд чести — виноватый обязан застрелиться.

— Какой ещё суд чести?

— Офицерский.

Тут Лабрюйер впервые подумал, что весь наблюдательный отряд — офицеры. Жандармское прошлое Енисеева не было для него тайной, а вот что Хорь тоже имеет какое-то звание — раньше и на ум не брело.

— Тебя что, осудили?

— Я сам себя осудил. Я знаю, почему это всё случилось. Вот, полюбуйся!

Хорь неожиданно достал револьвер.

— Ты что, с ума сошёл?! — заорал Лабрюйер. — Покойника мне тут ещё не хватало!

Хорь вытянул руку, словно целясь в Лабрюйера.

— Видишь? — спросил он. — Видишь?! А если бы из-за меня Барсук погиб?!

Рука дрожала.

— Дурака я вижу!

Лабрюйер шарахнулся в сторону, кинулся на Хоря, с хваткой опытного полицейского агента скрутил его и отнял револьвер.

— Институтка! Истеричка! — крикнул он. — Барынька с нервами! Подёргайся мне ещё!

Для надёжности он уложил Хоря на пол лицом вниз и ещё прижал коленом между лопаток. Продержав его так с минуту, Лабрюйер поднялся и ушёл в комнату, оставив открытыми все двери — в том числе и на лестницу.

Хорь встал, постоял и тоже вошёл в комнату.

— Истерик больше не будет, — сказал он. — Я знаю, что я должен делать.

— Вот и замечательно.

— Где мой револьвер?

— Завтра отдам. Он тебе ночью не нужен. Иди спать.

Хорь постоял, помолчал и ушёл.

Лабрюйер запер за ним дверь и крепко задумался. Было уже не до любовной переписки. Он видел — Хорь не выдержал напряжения. Да и куда ему — кажись, двадцать два года мальчишке, выглядит ещё моложе. Целыми днями изволь изображать фрейлен Каролину, как там про клоуна в цирке говорят — весь вечер на манеже... А когда приходится играть роль — с ней малость срастаешься. Придумало же начальство школу для Хоря!..

А тут ещё и Вилли. Хорь не назвал этого имени, но Лабрюйеру такая откровенность и не требовалась.

Понять бы ещё, что именно там произошло...

Горестно вздохнув, Лабрюйер стал раздеваться. Потом лёг, укрылся поплотнее, уставился в потолок, почувствовал неодолимую власть дрёмы, обрадовался — и потихоньку уплыл в сон.

Сколько времени этот сон длился — неизвестно. Когда Лабрюйер усилием воли разбудил себя, за окном был обычный зимний мрак. Но нужно было сесть и вспомнить те слова, что он произносил во сне. Там ему удалось написать письмо Наташе Иртенской! И это было замечательное письмо. Вот только хитро устроенная человеческая память этого письма не удержала.

Но во сне Наташа получила письмо и даже, кажется, какие-то строки прочитала вслух. Он вспомнил прекрасный профиль Орлеанской девственницы, изящный наклон шеи, тёмные кудри на белой коже. Всё это присутствовало во сне. И снова, после всех сомнений, он понял, что никуда ему от этой женщины не деться. И придётся понимать то, что она говорит и пишет, хотя для обычного нормального мужчины это загадка...

Утром Лабрюйер отправился в фотографическое заведение. Хорь уже был там — по видимости спокойный, деловитый, хотя мордочка осунулась — или плохо спал, или вообще не сумел заснуть. А две бессонные ночи подряд никого не красят.