Наблюдательный отряд

Позавтракав на скорую руку (кофе вскипятил на спиртовке, достал из полотняного мешочка, висевшего за окном, кусок деревенского сала и отрезал два порядочных ломтика для бутербродов), Лабрюйер отправился в фотографическое заведение. По дороге купил хорошую лупу.

К ужину он уже составил план действий. Нужно было отыскать мать третьей из убитых девочек и узнать всё, что только возможно, о пропавшей гувернантке.

Тем временем из столицы пришла телефонограмма. Хорь записал её и отдал Лабрюйеру.

Да, действительно, в Выборге пропала девочка тринадцати лет, из хорошей семьи, с длинными светлыми косами, и как раз в то время, когда под причалом возле двинских спикеров нашли тело. Теперь следовало составить другой запрос — в выборгские полицейские участки, занимавшиеся тогда розысками девочки. Любая подробность могла стать решающей.

Лабрюйер подготовил запрос, но без Енисеева отправлять не стал. Зато он телефонировал Аркадию Францевичу Кошко в Москву. Кошко уже более четырёх лет был начальником Московского уголовного сыска и придумал для подчинённых особый значок с буквами «МУС». Он не мог предвидеть, что московское жульё вскоре придумает для его агентов прозвище «мусора».

— Аркадий Францевич, помощь нужна, — прямо сказал Лабрюйер. — По делу, которое оказалось более серьёзным, чем все мы полагали.

Он сам ещё не был убеждён, что взял верный след. Однако старался говорить уверенно и объяснил, кто ему требуется: родня убитой шесть лет назад Марии Урманцевой. Желательно — мать. Если у этой госпожи есть дома телефонный аппарат — то вовсе замечательно.

В то время как девочку убили, Кошко уже служил в Санкт-Петербурге и подробностей дела не знал. Лабрюйер вкратце рассказал о трёх поднятых телах.

— И, полагаю, их было побольше трёх, просто остальные злодей сумел хорошо спрятать, — завершил он. — Вы же знаете, Аркадий Францевич, что такое маньяк. Начнёт — так уж его не остановить.

— Да, это точно, — согласился Кошко. — Чем могу — помогу.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Утром Лабрюйер написал целый меморандум для Енисеева и отдал Хорю. Потом он пошёл взглянуть на дом, где нашли вторую убитую девочку. На всякий случай взял с собой револьвер. Московский форштадт — не то место, где можно вести розыск безоружным.

Этот дом заставил задуматься...

Московская улица шла почти параллельно речному берегу и соединялась с этим берегом короткими безымянными переулками. В одном из них, выходившем к протоке, за которой был остров Эвирзденхольм, и стоял дом, который уже не был заброшенным — кто-то в нём поселился.

Причал у спикеров, дом в трёх шагах от реки, Лоцманская улица на северной оконечности Кипенгольма, там, где он шириной не более сотни сажен...

— Лодка, — сказал Лабрюйер, причём довольно громко.

Но какой безумец возьмётся сосчитать все лодки, что шныряют по Двине?

Срочно нужны были подробности об исчезновении девочки в Выборге! Выборг — он ведь как будто у воды стоит?

Лабрюйер вышел на Романовскую и быстрым шагом понёсся в своё фотографическое заведение.

Там он обнаружил двух хорошеньких певиц, Минни и Вилли. Хорь развлекал их как умел.

— А мы пришли узнать, не нашёлся ли для нас итальянец. Или хоть итальянка, — спросила тёмненькая, Вилли.

Лабрюйер хлопнул себя по лбу.

— Простите, барышни! Столько дел, столько заказов! Но мы найдём, мы непременно найдём! Фрейлен Каролина, сбегайте к госпоже Круминь...

По взгляду Хоря Лабрюйер понял — сейчас парня от девиц и упряжкой владимирских тяжеловозов не оттащишь.

— Или нет, я сам к ней зайду, попрошу, чтобы сварила кофе! — поправился он. — Заодно и принесу пирожных из кондитерской. А вы, фрейлен, пока развлекайте красавиц!

С тем Лабрюйер и убрался прочь через чёрный ход.

Попросив госпожу Круминь подать кофе в большом кофейнике, он поспешил в любимую кондитерскую у Матвеевского рынка.

В дневное время кондитерскую посещали семьями, Лабрюйер не обращал внимания на детский гомон и целенаправленно пробивался к стойке, за которой трудился буфетчик, ловко хватая с подносов и упаковывая пирожные и булочки.

— Господин Лабрюйер, — услышал он. Его позвал женский голос, мягкий и сильный.

Лабрюйер обернулся и увидел Ольгу Ливанову. Она сидела за столиком с дочкой, сыном и гувернанткой.

— Добрый вечер, сударыня, — сказал он, подойдя.

— Добрый вечер. Я уж не знала, как с вами встретиться. В вашу «фотографию» заходить побоялась. Как бы не навредить... А бродить по Александровской, дожидаясь, пока вы выйдете, тоже как-то не с руки... — она смутилась. — Бог весть за кого примут. Посылать письмо с мальчишкой тоже рискованно — я не хотела, чтобы господин Енисеев знал про это письмо.

— Да какое письмо?!

Лабрюйер уже понял — какое! Но верить своей догадке не желал.

— К счастью, оно у меня с собой. Наташа вложила его в конверт, адресованный мне. Вот так и ношу его...

Ольга достала из хорошенького бархатного ридикюля, украшенного модной вышивкой, сложенный вдвое конверт.

— Да забирайте же, — тихо приказала она. — Можно подумать, я пытаюсь вам всучить любовное признание, а вы меня гордо отвергаете.

— Простите...