Наблюдательный отряд

Это Хорь поручил Енисееву и очень скоро получил ответ: нет там у него никакой дачи, да и не предвидится, потому что на дачу в таком аристократическом месте у него просто нет денег. Да и не нужна она ему — вот яхта нужна, мотоцикл нужен. Разве что женится и заведёт детишек — тогда задумается о даче.

— Как-то все ниточки тянутся к Кайзервальду, — сказал Хорь. — Похоже, пора нам самим туда наведаться. Ты умеешь бегать на лыжах?

— Не доводилось.

— Тогда я сам с Росомахой отправлюсь, я-то умею, он — тоже. Скажу ему купить лыжи...

— Лыжи-то на что?

— Там лес, Леопард, ты же сам меня за картой посылал, я посмотрел. Все эти виллы и новомодные коттеджи стоят, можно сказать, в лесу, а по берегам озера — небольшие усадьбы, как раз у джутовой мануфактуры — Нейхоф. Там удобнее всего пробежаться на лыжах, и по лесу, и по берегу, и всё посмотреть, а если придётся кого-то догонять — так хоть не по колено в снегу.

Лабрюйер задумался. Был в его жизни случай, когда пришлось преследовать компанию налётчиков почти что по колено в снегу, и тогда лыжи действительно пригодились бы.

— Ты прав, — сказал он. — Нужно будет и мне поучиться.

— Невелика наука. Ты ведь не дохляк какой-нибудь, просто встанешь на лыжи и побежишь.

Лабрюйер вздохнул — дохляком-то он не был, но фунтов двадцать лишнего веса на себе таскал.

Вечером пришёл Акимыч.

— Горностай случайно на след Ламберта напал, я проверил — он самый. Был в пятом году студентом...

— А теперь на каком заводе?

— На заводе?! — Барсук расхохотался. — Хорь, там такое дело... даже и выговорить неловко... Он такой доктор, что туда руками лазает...

— Куда — туда?

— Ну — туда, к бабам... такой вот доктор... На это выучился!

— Это называется акушер, — сказал Лабрюйер.

— Кабы акушер! Акушеры — святые люди. А этот бабам выкидыши делал, что ли, и за это его даже судили. Тьфу! Сволочь, и ничего больше!

Лабрюйер вспомнил, как сердито Краузе отзывался о племяннике.

— Ладно, Акимыч, из песни слова не выкинешь, — сказал он. — И чем же теперь этот голубчик промышляет?

— Да всё тем же. Для видимости держит кабинет, где лечит какой-то водицей и белыми шариками. Шарлатанство, да и только. А дамочки туда так и бегают — известно за чем.

— Значит, шарлатана из списка вычёркиваем... — начал было Хорь.

— Нет. Сперва с ним потолкуем. Понимаете, господа — вот и Росомаха не даст соврать! — этот мерзавец Краузе, когда выдавал студентов, заседавших в Федеративном комитете, как-то странновато о них говорил. Давайте-ка проверим эти сведения. Фрейлен Каролина...

— Опять?! — возмутился Хорь.

— Нужно попасть в ту его берлогу, где он оперирует дам.

Акимыч расхохотался.

— Вот не думал, что на старости лет будет так весело служить!

— Акимыч, где этот изверг рода человеческого промышляет? — спросил Лабрюйер.

— Кабинет у него на отшибе, на улице Попова, тихая такая улочка. Я думаю, что и берлога, где он свои мерзости творит, где-то поблизости.

Налёт на тайную медицинскую берлогу отложили — нужно было сперва сбыть с рук фальшивого Собаньского. На это ушло два дня.

Лабрюйер самолично провёл всю операцию и надел на брыкавшегося врага наручники. Калеп, собравший по такому случаю инженеров и конторских служащих, а также мастеров всех цехов, произнёс небольшую речь о посторонних, которым на заводе не место. Сенька Мякишев очень хотел, чтобы ему всенародно объявили благодарность, — не какой-то инженеришка, а помощник кочегара взял да и разоблачил Собаньского. Но Лабрюйер велел ему до поры помалкивать, а премировал из неподотчётных сумм приличными сапогами. Эти сапоги он купил у госпожи Круминь — Ян, парень и без того видный, вдруг внезапно прибавил в росте на вершок, и нога тоже выросла соответственно.

Хорь рвался в лыжный поход. Росомаха уже приобрёл всё необходимое. Но Лабрюйер убедил Хоря, что нужно сперва допросить Ламберта: вдруг вскроется ещё какое-то имя, ещё какая-то важная подробность.

Медицинскую экспедицию наметили на послеобеденное время и вызвали Мартина Скую, но никак не могли выйти из фотографического заведения: то Хорь принимался хохотать, но Лабрюйер, то Акимыч. Это был уже нехороший смех — неудержимый, до слёз из глаз. Лабрюйер, чтобы успокоиться, выпил полграфина кипячёной воды.

— Это нервное, господа, — сказал он, но намёк на нервы ещё больше развеселил Хоря.

Лабрюйер всё понимал — командир устал от постоянного напряжения и противостояния с Енисеевым; хотя Енисеев не слишком надоедал, но Хорь вёл с ним нескончаемую безмолвную внутреннюю войну, а это сильно выматывает.

Акимыч успел обшарить все окрестные дворы и потолковать с дворниками. Он верно предположил, что помещение для противозаконных медицинских манипуляций может иметь запасной выход. И на случай, если Ламберт вздумает сбежать, решил там засесть.

Улочка была короткая и на первый взгляд тихая, но она упиралась в железную дорогу. Днём грохот поездов ещё можно было терпеть, а вот ночью — только воспитав в себе привычку спать без просыпу.