Месопотамия

Дядь Саша работал на Фрунзе в пивной
и знал своё дело, пухом ему земля.
«Морскому волку, – говорил он, разлив ещё по одной, –
важнее честь флота, чем репутация корабля.

Так что где б ты ни бросил якорь, в какой ни сошел бы порт,
держи свое сердце открытым для всех ветров.
Даже если утром будешь блевать за борт,
держись лишь тобою выбранных принципов и основ.

Даже если будешь висеть между высоких рей,
даже если тебя поволокут океанским дном,
помни, что за любой из всех на свете дверей
ждет тебя кто-то с надеждой и неплохим вином!»

Жизнь нам дает не больно-то много знаний,
а от тех, что мы получаем, – толку по правде нет.
Но я был готов без всяческих колебаний
слушать с глубокой верой его покаянный бред.

Потому что все его сказки, этот свиток его бухой,
ярость его чернильная, проклятиями лупя,
говорили одно – не сдавай своих,
когда они рвутся в бой,
и не прощай чужих, когда они бьют тебя.

Я помню всех, кто сиживал там тогда,
и кого патрули выводили прочь,
на мартовский снег и ноябрьские холода,
от правды и утешения в полуслепую ночь.

Темные лица механиков и врачей,
что слушали его байки про Черноморский флот –
кто-то из них в могиле лежит ничьей,
кто-то на свалке в обществе крыс живет,
кто-то уехал, нашив на футболке крест,
сторожить потерянный нами Иерусалим,
но не помню я человека из этих пропащих мест,
кто бы не был готов умереть вместе с ним.

«Давай, дядь Саша, – кричал каждый из них, –
нам воздастся еще от господних щедрот.
Эта страна недостойна иметь свой флот.
Этот город, чьи реки горят от золотого песка,
ещё помянет нас всех стаканом палёного коньяка.
Свет ещё отразится в звёздах, мерцающих, словно медь,
черные розы в девичьих пальцах успеют еще истлеть.
Наши сердца всё сбавляют скорость, немного совсем – и пас.
Смерть приходит лишь после того, как жизнь покидает нас».

На улице пыль дорог
их тут же сбивала с ног.
И то, что осталось, берёг
лишь я, раз никто не смог.

Серебро в поясах.
Слёзы женщин и мелюзги.
Деревья в жёлтых песках.
Источник на дне реки.

* * *