Мешуга

—   Мы больше не публикуем такие вещи. Наши читатели не хотят их читать...

Читатель предпочитает анонимные страдания, скроенные таким образом, чтобы обеспечить ему некоторое развлечение.

Я задремал, потом снова проснулся. Я не мог больше спать, и постепенно мои мысли вернулись к реальности. Что сейчас делает Мириам? Действительно спит? А Макс — он в самом де­ле импотент? Может ли хирургия разрушить вечные отношения между мужчиной и женщи­ной? Нет, это влечение существует даже среди тех, кто не в состоянии осознать его. Я верил, что Господь был романистом, который пишет то, что ему нравится, а весь мир вынужден читать Его, пытаясь разгадать, что Он имел в виду.

Следующий день был солнечным, но не жарким. Макс, Мириам и я завтракали, пока Диди быстро овладевал искусством хожде­ния. Он спотыкался от одного стула к друго­му, порой бросая на нас взгляд и как будто спрашивая: «Видишь, что я делаю? Видишь, какой я молодец!» Когда он начинал пла­кать, Мириам подхватывала его, целовала и утешала:

—   Ша, Диди, драгоценный мой. Со временем ты всему научишься. Ты станешь боль­шим мальчиком, будешь играть в футбол, про­бегать милю за одну минуту.

Макс посадил Диди на колено и подкиды­вал его вверх и вниз. Он разговаривал с ним на идише, по-английски, по-польски. Он го­ворил:

—    Радуйся, Диди, что ты родился на зем­ле Дяди Сэма, а не в России. Они обзывали бы тебя космополитом, саботажником, шовинистом и написали бы в твоем паспорте слово «еврей».

Диди хватал Макса за бороду и даже пытался засунуть ее в рот, чтобы попробовать на вкус.

Мириам услышала слова Макса и засмеялась.

—    Пора идти на прогулку! — объявила она.

Мириам посадила Диди в коляску, и мы отправились в путь. Мы совершили длин­ную прогулку вокруг озера. Прохожие, большей частью пожилые пары, беженцы из Германии, провожали нас глазами. Мужчи­ны неодобрительно посматривали на нас. Мы разговаривали на идише, но «восточно- еврейский» язык не годился для этих мест в Адирондаке. Это был язык отелей в Кэтскилле.[123] В коляске Диди лежала газета «Форвард», на нее смотрели с отвращением. Эти германские беженцы верили в ассимиляцию — их еврейское меньшинство должно было смешаться с большинством, а не обре­менять себя восточноевропейским Из карманов пиджаков у этих мужчин торчали номера газеты «Ауфбау». Макс пробор­мотал:

—   Чего они уставились, эти?[125] Помогла им в Германии их ассимиляция, а?

Они оставались теми же, кем были и раньше, — «й»[126], чье еврейство заключалось в посещении синагоги на Рош Хашана и Йом Кипур, чтобы послушать проповедь раввина.

А в чем, в конечном счете, заключается суть еврейства Макса — или Мириам, или моего? Мы все оторвались от наших корней. Мы — те, кого Каббала называет «незащищенные души», Пережитки духовной катастрофы. И современные бывшие христиане не многим отличаются от современных бывших евреев.

После прогулки Мириам готовила ленч, Макс и я помогали ей на кухне. В часы меж­ду ленчем и обедом Макс спал, Мириам продолжала работу над своей диссертацией, а я писал для газеты «Форвард» и корректировал главы романа. Как-то я услышал, как Мириам сказала:

— Если бы это зависело от меня, лето бы никогда не кончалось, и мы бы оставались тут целую вечность.

По вечерам через день, от восьми до девяти, из Мексики звонила Линн. Разговор был все­гда одинаковым: Мириам сообщала, что с Диди все прекрасно, погода хорошая. Линн хва­лила Мексику, красивое море, горы, древности ацтеков, примитивные нравы мексиканцев. Линн купила вышитый платок для Мириам, ящичек для сигар Максу. Она попросила рас­сказать мне о том, что встретила женщину, про­фессора, которая разыскивала в Центральной Америке следы марранов,[127] тайных евреев, дав­ным-давно спасавшихся там от испанской ин­квизиции. Эта женщина приехала в Мехико-Си­ти к евреям из Польши, где закрыли еврейский журнал на идише.

Каждый день Макс уверял нас, что чувствует себя лучше, с удовольствием прогулива­ется. Но Мириам рассказала мне, что он пло­хо спит по ночам и что у него кровь в моче.

В тот вечер звонка от Линн не было, и мы удивлялись, что могло с ней случиться. Око­ло одиннадцати часов, когда я пожелал Ми­риам и Максу спокойной ночи, зазвонил те­лефон. Мириам схватила трубку, я услышал ее голос:

—   Кто это? Вы просите Макса Абердама? Кто его спрашивает?

Кто бы ни был звонивший, у меня не бы­ло желания вмешиваться, и я медленно по­шел наверх в свою спальню. Было слышно, как Макс разговаривает по телефону. Сек­рет раскрыт? И кто звонил Максу? Вскоре послышались тяжелые шаги по лестнице. Дверь открылась, на пороге стоял Макс. Он с трудом дышал, глядя на меня большими черными глазами.

—    Аарон, случилось чудо, абсолютное чудо!

—    случилось? — спросил я. Мое горло так пересохло, что я с трудом мог говорить.

—   Я лечу в Израиль. Хаим Джоел Трейбитчер нашел для меня доктора.