Мешуга

Я был слишком обеспокоен, чтобы оставаться в своем кресле. Я встал и двинулся через комнату к софе. В самом деле, какое мне дело до здоровья Макса Абердама? По­чему я должен мучиться из-за этого обманщи­ка — племянника Хаима Джоела Трейбитчера? Или Привы, или Цловы, или Ирки Шмелкес и ее помешанного сына Эдека? Мне надо по­рвать с этим спутанным клубком судеб и вернуться к своей работе. Но как освобо­диться, что сделать? В моей комнате на Семидесятой-стрит невозможно работать. Солнце шпарит весь день так, что совер­шенно невыносимо переносить жару. Мо­жет, поехать к Крейтлам в Атлантик-Сити? Конечно, я не мог позволить себе потра­титься на первоклассный отель, несколько недель в таком заведении поглотили бы мои сбережения. Я даже не был уверен, что смо­гу там спокойно работать. Дело в том, что мне нравятся горы, а не море. Моя бледная кожа плохо переносит солнце. Я никогда не учился плавать. Кроме того, застенчивость, сохранившаяся с детства, не позволяла мне валяться полуголым на песке или плескать­ся в океане рядом с женщинами и девуш­ками.

Я задремал, а когда открыл глаза, увидел Мириам. Она возвратилась и уже хлопотала, укладывая спать Диди. С ней произошла поразительная перемена. Теперь она казалась зрелой женщиной, ее волосы были растрепаны, глаза покраснели. Во взгляде и сжатых губах была безнадежность человека, страда­ющего от постоянной грусти.

Мириам пыталась дозвониться к Хаиму Джоелу Трейбитчеру, надеясь услышать последние подробности о состоянии Макса, но узнала, что старик тоже уехал в Европу. Мне Мириам сказала:

—   Я бы поехала в Польшу, но у меня нет ни адреса Макса, ни денег.

—   дам тебе то, что у меня есть, — сказал я.

—   Почему ты должен это делать? Я могла бы как-нибудь наскрести денег — мой отец дал бы мне. Но я не хочу вновь видеть страну, которая избавилась от евреев.[105] предчувст­вовала, что поездка Макса закончится неуда­чей. Как я могу поехать к нему? Он, может быть, уже на пути в Швейцарию, к вилле Ма­тильды. Я уверена, что Хаим Джоел Трейбитчер тоже отправился в Швейцарию. Я была бы пятым колесом. Они могут просто не пус­тить меня к Максу. Все, о чем я молюсь, что­бы он остался жив, но эта история с Хершеле убьет его. Баттерфляй, что я должна сделать?

—   Ничего не делай.

—   Звонила Ирка Шмелкес. Они все знают о моей связи с Максом. Когда Ирка разговаривала со мной, ее тон подразумевал, что это забрала ее деньги. Она была просто в исте­рике и говорила так, как будто Макс промо­тал ее деньги на меня. Кто знает, на что спо­собны эти старые ведьмы? Когда речь идет о деньгах, люди теряют разум.

—   Это можно понять, ведь только деньги защищают их от бедствий.

—   Они все придут стучаться в мою дверь. Ирка сказала, что Макс оставил свою жену, Приву, без копейки. Это неправда. У нее есть собственные деньги. Но она ненавидит меня и подстрекает других. Цлова тоже подлая баба. Все они одна шайка и вместе изливают на меня злость. Баттерфляй, у меня единственный выход — смерть. Я хочу попросить тебя об одолжении, но не смейся, я совер­шенно серьезно.

—   Каком?

—   Несколько раз в темные периоды моей жизни я хотела покончить со всем. Но я трусиха, у меня не хватает мужества. Однажды я попыталась принять несколько таблеток, но выплюнула их. Ты должен помочь мне умереть.

—   Мириам, хватит!

—   Не кричи на меня. Мне незачем жить. Я потерпела поражение во всем, что пыталась делать. Я опозорила своих родителей и даже ухитрилась унизить тебя. Ты выглядишь бледным и больным. Все эти неприятности па­губны для твоего здоровья и, в особенности, для твоего творчества.

—  Что именно должен я сделать? Отре­зать тебе голову? — спросил я.

Глаза Мириам оживились. Мгновенно она снова стала молодой.

—  Да, милый, сделай это. Я не могу решиться на это сама. Но если ты это сделаешь для меня, я стану целовать тебе руки. Я как голубка вытяну шею.

—   Как голубка?

—   Моя бабушка обычно говорила, что когда кто-нибудь готовится зарезать голуб­ку, та вытягивает шею к ножу.

—   Ты сама понимаешь, что ломаешь комедию.

—   Нет, дорогой, это очень серьезно. У ме­ня дома есть секач для рубки мяса, я дам те­бе его. И оставлю записку, что сделала это сама.

—   Мириам, даже Аль Капоне не смог бы отрубить собственную голову.

—   Тогда задуши меня. У тебя сильные руки. В твоих руках я умру счастливая.

—   Поцелуй смерти, да?

—   Что это?

—   Согласно легенде, Моисей умер, когда его поцеловал Господь.

—   Так будь моим Господом.

—   Ты хочешь сказать, твоим Ангелом Смерти?

—   Это одно и то же.

Мириам обвила руками мою шею. Она принялась целовать меня, кусать мои губы. Я давно знал, что разговоры о насилии, убийстве и смерти возбуждают похоть. мо­менты страсти мне приходилось слышать пронзительные крики: «Убей меня! Разорви меня! Вонзи в меня кинжал!» Из глоток вырывались атавистические желания — крики из древнего леса, из пещеры. Мы упали на софу и боролись, катались, обнимались, кусались. Мириам начала стонать, завывая, как животное:

—   хочу иметь от тебя ребенка! Хочу носить твоего ребенка!