Мешуга

—   В самом деле, я начинаю верить, что ты лишился рассудка, — сказала Стефа. — Ни один университет не примет диссерта­цию о произведениях неизвестного автора, пишущего на идише. Ты всегда связываешься с людьми, которые ничего не делают, только отнимают у тебя время. Я не переношу нью-йоркское лето, и мы завтра уезжаем в Атлантик-Сити. Однако, как ты понимаешь, проводить с Леоном изо дня в день целый месяц совершенно невыносимо. Здесь, в Нью-Йорке, у него деловые встречи, и он ос­тавляет меня одну. Но, когда мы за городом, у него есть только я, и от него трудно избавиться. Если бы ты поехал с нами, мы бы все могли получить удовольствие. Я хочу, чтобы у тебя был наш адрес и, если тебе начнут надо­едать твои лунатики и прихлебатели, которые истощают твои силы, ты можешь позвонить и присоединиться к нам. Возьми карандаш и за­пиши...

Стефа продиктовала название отеля, ад­рес, номер телефона, а затем спросила:

—         Как зовут твоего друга, которого ты упоминал?

—   Макс Абердам.

—   Это он покончил самоубийством?

—   Нет, его брокер, биржевой агент.

—         Я о нем никогда не слышала, но Леон узнает, кто это. Какое это все имеет отношение к тебе и лесбиянке?

—   Все завязано одно на другое.

—         Ладно, пусть будет так, до свидания. Тебе может помочь только Господь!

Как только я повесил трубку, телефон зазвонил снова. Это была Мириам. Она спросила возбужденным голосом:

—   С кем это ты так долго разговаривал?

—   С сотрудником моей редакции.

—   Ареле, Макс болен! — закричала она.

—   Заболел в Польше? Как ты узнала?

—         Я завезла Диди во время прогулки в мою квартиру, и управляющий отдал мне телеграмму из Варшавы. Сердце подсказывало мне, что что-то неладно. Макс в больнице. Он перенес операцию!

—   Господи, что случилось?

—         Там только сказано, что была опера­ция. Я знала, что у него проблемы с почками. Я боялась этого путешествия. Как только я услышала, что он едет в Польшу, я поняла, что он направляется навстречу беде. Здесь, в Нью-Йорке, у него есть доктор, который знает все его болезни, который следит за его состоянием. Но врачи в Варшаве, особенно после войны, вероятно, молодые, студенты, стажеры.

—   Что точно сказано в телеграмме?

—   Что у него была операция и что он бу­дет телеграфировать мне из Швейцарии. И горячий привет тебе.

—   Откуда из Швейцарии?

—   Он не дал адреса. Вероятно, он едет ту­да на отдых. Я слышала, что у Матильды Трейбитчер есть вилла где-то в Швейцарии. Ты, конечно, знаешь, что она с ним.

Какое-то время мы оба молчали. Потом я сказал:

—   Мириам, похоже, что у нас одна беда наступает другой на пятки. Хэрри Трейбит­чер, или Хершеле, как ты его назвала, покон­чил с собой.

—   Что? Я не могу в это поверить!

Я прочел ей заметку.

Мириам запричитала нараспев, как варшавская плакальщица:

—   Это убьет Макса! Это конец Максу — и моей жизни тоже. Без него я не хочу жить. Ареле, наконец наступило возмездие. Макс доверил Хэрри все деньги — не только собственные, но и всех его клиентов тоже. В отно­шении денег Макс исключительно честен. Ког­да он услышит об этом, у него будет разрыв сердца. Ах, я не знаю, как дальше жить. Бат­терфляй, ты всадил нож мне в сердце.

—   Мириам, дорогая, я не мог скрывать от тебя эту новость.

—   Нет, нет, как бы ты мог? Это бедствие, катастрофа. У Привы не останется ничего, ничего. Я предупреждала Макса, я ему говорила. Когда я встретила тебя в самый первый раз, я рассказывала тебе, что Хэрри мошенник и игрок. Он играл на скачках и разъезжал на «роллс-ройсе». Он бегал за проститутками, не дешевками вроде меня, а такими, которые требуют за свои услуги высокую цену, — актрисами, моделями, оперными певичками, черт знает кем. Макс знал о проделках Хэрри, но он считал его финан­совым гением, таким, как его дядя Хаим Джоел. При всех недостатках дяди это ев­рей старого воспитания, а Хэрри был шарла­таном, распутником, вором. Мне кто-то рас­сказывал, что у него был частный самолет. Кому это нужен самолет? Что за жулик! Это были не просто деньги, — Мириам повысила голос, — это были деньги отважных людей, кровавые деньги, репарации, которые мате­ри получали за своих детей. Ах, подожди минуту...

В трубке был слышен кашель, тяжелое ды­хание. Я услышал рыдания Диди.

—   Мириам, что случилось?

—   Ничего, ничего. Подожди. Ша, Дидиле! Ша, золотце, успокойся, сладенький, счастье мое! На, попей. Ареле, как только я успокою ребенка, я привезу его. Мне хочется сказать тебе еще одну вещь.

—   Что?

—   Баттерфляй, улетай, убегай! Если ты не окончательно ослеп, ты должен видеть, в какую мерзость я тебя затащила: воровство, грабеж, проституция, море разврата. Ты был на волосок от пули Стенли. Зачем тебе это? Ты творческий человек, тебе нужен отдых, покой. Зачем тебе гореть в моем аду?

—   Все это ты мне скажешь потом, Мири­ам, не по телефону.

—   Я скоро приеду.

И Мириам повесила трубку.