Читаем Мешуга полностью

—   Верно, но я никогда не могла бы полюбить актера, который повторяет, как попугай, чужие слова. Я могу любить только че­ловека, который говорит собственные слова, пусть они даже будут лживыми или безумными. Правда состоит в том, что мы с вами одного поля ягоды.

—   И вы даже не хотите иметь детей.

—   Я хочу тебя, — сказала Мириам.

Мы обнялись и смотрели друг на друга, крепко прижавшись. Наши глаза, казалось, спрашивали: «Ты готов?» Однако вопрос остался без ответа, потому что начал громко звонить телефон. Он разбудил Диди, и мы услышали его плач.

—   Погоди! — воскликнула Мириам и ото­рвалась от меня.

Это была ее хозяйка, объяснившая, что она неожиданно возвращается. Я, конечно, понял, что мне следует уйти. Мириам пошла в комнату Диди, успокоила его и вышла, что­бы поцеловать меня на прощание. Ожидая лифта в холле, я обернулся; Мириам с опеча­ленным видом стояла в дверях. Мы, не отры­ваясь, смотрели друг на друга, пораженные страстным желанием.

<p><strong>Примечания к главе 4</strong></p>

[53] - — домашние.

[54] - (Рабочие Сиона) — ле­вая партия социалистов-сионистов в Польше до Второй мировой войны.

— ра­дикальное крыло сионистов, возникшее в 1930-е го­ды под руководством Вл. Жаботинского, которое требовало немедленного создания Еврейского госу­дарства в Палестине и изгнания англичан, правив­ших Палестиной по мандату Лиги Наций.

[56] - букв. «девица ») — здесь провинциальная, местечковая женщина; это слово ча­сто ассоциируется с именем (Енте, Ентл), ставшим на­рицательным, как, например, русское Фекла (ср. «связался с какой-то феклой»).

[57] - букв, «побег») — название подпольной операции (и организации, в дальней­шем влившейся в израильскую разведку Моссад) си­онистской молодежи, в основном партизан из гетто и концлагерей, по массовому выводу евреев из ок­купированной немцами Европы в страны Средиземноморья с целью дальнейшей отправки их в Палес­тину (1944-1947 гг.). Всего было выведено бодее двухсот тысяч человек.

[58] - Г., букв. «превращение, мета­морфоза») — переселение души в одном из ее зем­ных воплощений согласно воззрениям каббалистов.

<p>Глава 5</p>

На следующее утро в редакции газеты ме­ня позвали к телефону, и когда я взял труб­ку, голос, говоривший на польском идише, сказал:

—   Вы писатель Аарон Грейдингер?

—   Да; можно спросить, кто говорит?

—   Хаим Джоел Трейбитчер.

Я знал, что это друг Макса и также дядя Хэрри Трейбитчера, его доверенного броке­ра на бирже.

—   Недавно мне прислали ваш роман, — продолжал он, — и я прочитал его от корки до корки. Как писатель помнит такие вещи? В вашей книге есть такие слова и выражения, каких я не слышал с тех пор, как умерла моя бабушка Тиртза-Мейта, мир праху ее.

Мне хотелось сказать ему, какая неожиданная честь для меня слышать его, но я был не в состоянии прервать поток его слов. Он гово­рил так громко, что я держал трубку на неко­тором расстоянии от уха. Его речь содержала певучие интонации хасидского и маклеров черного рынка, торгую­щих акциями, но с оттенком германизирован­ного идиша, на котором разговаривали в за­лах сионистских конгрессов.

—   Как вы все это помните? — продолжал он. — Вы убедили Ангела Забвения Пуру не оказывать на вас влияния? Вы в самом деле напеваете «армимас, рмимас, мимас, имас, мае» при окончании Субботы после? И вы никогда мальчиком не выпивали во­ду, которую ваша мать — да покоится она в мире — оставляла после замешивания теста? И никогда не съедали сухожилия, не позабо­тившись прежде связать рукава рубашки с

—   У вас самого совершенная память, — удалось мне вклиниться.

—   Что такое человек без памяти? Ничем не лучше коровы. Гемара говорит нам: ито, что приходит с небес». Сейчас дело в следующем: мой добрый друг, известный в этих местах как Макс Абердам, и моя жена, Ма­тильда, решили вместе лететь в Польшу.

Позвольте мне быть кратким. Мы устраива­ем в честь них что-то вроде «парти», междусобойчик или прощальную вечеринку, как вам больше нравится. И так как мне известно, что вы и Макс были друзьями в Варшаве и только недавно возобновили вашу друж­бу, мы приглашаем вас к нам на ужин. Не бойтесь, мясо в моем доме овершеннокошерное — лемехадрин мин хамехадрин[63] — пригодное даже для самых ортодоксальных. Вы не обязаны писать об этом в вашей газете, хо­тя немного рекламы никогда не повредит. Америка, кроме всего прочего, живет на паблисити. Я живу на Вест-Энд-авеню, неда­леко от вас.

—   Как вы узнали о моей дружбе с Максом Абердамом? — спросил я.

Перейти на страницу:

Похожие книги