Мешуга

Я услышал Мириам, сказавшую: «Хелло, Макс » и удалился в ванную. Мне не хотелось подслушивать их разговор. Я не зажег свет и в зеркале, отражавшем свет сияющего нью-йоркского неба, увидел призрачный силуэт, небритый, нечесаный. Я был таким же возбужденным, каким, вероятно, был Исав, ког­да он возвратился с охоты, утомленный, готовый умереть, согласный продать свое право первородства за чечевичную похлеб­ку[66]. Я предал всех своих прежних возлюб­ленных, изменил себе, изменил тем силам, которые предупреждали меня, что я могу за­путаться в сетях, из которых никогда не вы­берусь.

Дверь ванной открылась, и в ванную проскользнула Мириам, полуодетая, в чулках без туфель. Я вновь обнял ее, и мы молча стояли в темноте. В блеске ее глаз я распоз­нал то чувство удовлетворения, которое ов­ладевает влюбленными, когда они осознают fait accompli. {Свершившийся факт (фр.)}

Наконец я заговорил:

—   Ты сказала Максу, что я здесь?

—   Нет.

—   Слава Богу, — пробормотал я про себя.

Не зажигая света, мы вернулись в спальню.

Мне вспомнилась часто повторяемая поговорка «Ночь создана для любви», которая выражает мудрую правду. Мужчины и женщины все еще не утратили стыда, упоминающегося в Книге Бытия, и их соприкоснове­ния служат им лучше, чем глаза. Мы лежали в постели на небольшом расстоянии друг от друга, как бы оставляя пространство для мыслей каждого. Я осознал, что не могу сей­час вспомнить точно, как выглядит Мириам. По правде говоря, мы все еще оставались незнакомцами, как наши набожные деды и бабки, когда они соединялись в затемненной куда их посылали после Я спросил:

—    Макс знает, что мы с тобой завтракали и обсуждали твою диссертацию?

—    Да, я рассказала ему.

—    Где он?

—    У Трейбитчеров. Он ужинает с ними.

—    О чем вы с Максом так долго говори­ли? — спросил не зная, имею ли право спрашивать.

Мириам не отвечала. Я начал сомневаться, услышала ли она мой вопрос, но потом она тихо сказала:

—    Макс и Матильда намерены остаться в Польше дольше, чем первоначально планировали. Потом они собираются попутешест­вовать по Европе. Им хотелось бы, чтобы мы присоединились к ним в Швейцарии.

—    Какой в этом смысл? — спросил я.

—    Нет смысла, никакого смысла.

Последние слова Мириам пробормотала наполовину во сне. Я хотел задать еще во­прос, но она уже крепко спала. Я забыл, как быстро засыпают молодые. Некоторое время я лежал тихо. Счастлив я, спрашивал я себя, или несчастлив? Вопрос оставался без ответа. В полудреме я размышлял: нам не надо скрывать от Макса то, что произо­шло сегодня. Мы не обманывали его, пото­му что он сам свел нас. Мириам любит его. Даже в разгаре страстных объятий она го­ворила о своей любви к нему. Когда я заве­рял ее, что никогда не буду ревновать к этой любви, я знал, что мои слова не были пустыми. Мы молча заключили между со­бой соглашение.

Я погрузился в глубокий сон, сон без сновидений. Когда я открыл глаза и в изумлении стал вглядываться в темноту, то поначалу не мог вспомнить: где я, кто я, что я делаю. На минуту мне показалось, что я опять в Польше. Я протянул руку и потрогал волосы, горло, груди. Это Лена? Сабина? Джина? Но Джина мертва. Вдруг все вернулось ко мне, и в этот момент Мириам проснулась и спросила:

—    Макс?

—    Нет, это я.

—    Иди сюда!

И мы прильнули друг к другу в новом порыве страсти.

Мы с Мириам сказали Максу, что решили не ходить на вечер к Хаиму Джоелу Трейбитчеру, но он упорно настаивал, что нам следу­ет пойти.

—     Какой смысл прятаться, как червячок в хрене? — умолял он меня. — Даже тот, кто «ищет убежища между сосудами», должен рано или поздно высунуть свой нос. Если ты хочешь быть писателем, тебе надо общаться с людьми. Ты не юноша и не начинающий. Пушкин и Лермонтов в твоем возрасте были уже всемирно известны. Сколько еще ты будешь продолжать сидеть, опустив голову, как козел в капустном поле?

А Мириам он сказал:

—    Если ты, Мириам, не возьмешь его за руку и не сделаешь из него мужчину, он навсегда останется нищим голодранцем, и вы оба можете положить зубы на полку и приготовиться сдохнуть от голода.

Он разговаривал с ней так, словно был отцом невесты, а не ее любовником. Один его глаз смотрел пристально и сурово, а другой подмигивал.

—   Я не буду вечно твоей нянькой, — ска­зал он. — Поскольку у меня отобрали моих детей, теперь мои дети вы. Если ты, Аарон, раздаешь советы направо и налево, ты не мо­жешь оставаться Если со мной что-нибудь случится, вы оба останетесь без поддержки.

—   Макс, что с тобой? — спросила Ми­риам.

—   Я не спятил. Я знаю, что говорю.

—   Ты будешь жить до ста двадцати.

—   Может быть, да, может быть, нет. Я не могу дать вам гарантии.

—   Макс, не езди в Польшу.

—   Успокойся, Коза!