Мавры при Филиппе III

Пробежав две, три улицы, он остановился отдохнуть. Город ему был мало знаком. Пикильо хотел отыскать цирюльника Гонгарельо. Но как отыскать в такой темноте, когда нет ни одного человека на улице? Наконец на одном перекрестке он встретил незнакомца, одетого в черный плащ.

– Сеньор кавалер, – сказал он, – не можете ли вы указать мне лавку цирюльника Гонгарельо?

– С удовольствием, почтеннейший отец. Во второй улице, налево, последняя лавка по правой стороне.

Аллиага поблагодарил и пошел далее. На повороте во вторую улицу ему послышались чьи-то шаги, он оглянулся, но, не видя никого, продолжал путь. Силы его ослабевали.

У показанного места, Пикильо увидал лавку цирюльника, но она была, разумеется, заперта. Пикильо долго стучался, но наконец окно отворилось.

– Кто там? – спросил сонный Гонгарельо.

– Друг!

– Много у меня друзей, но я не брею в такую пору, боюсь другу обрезать ухо или нос.

И он хотел затворить окно.

– Гонгарельо! – закричал Пикильо почти с отчаянием. – Вы меня не узнаете? Я Пикильо!

– Пикильо Аллиага! – вскричал цирюльник и запер окно, но только за тем, чтобы отворить дверь.

Цирюльник был в восхищении и извинялся, что не мог сразу узнать своего благодетеля, потом проклял свою неловкость, когда узнал о подмене письма, которое не умел искуснее передать.

– Вы монах! – вскричал он в отчаянии. – Вы добрый прекрасный человек… вы, иезуит! Это ужасно!.. И я… я один в этом виноват!.. Бог не простит меня…

Пикильо насилу успокоил доброго Гонгарельо. Уже на рассвете болтливый хозяин дал уснуть своему дорогому гостю. Но зато Пикильо проспал целый день. Вечером он решился ехать в Мадрид. Цирюльник переодел его в светское платье и вызвался сам довести гостя до места.

Но едва они отъехали три шага от дому, как их окружили альгвазилы. Оторопевшего Гонгарельо стащили с тележки, двое полицейских сели на его место и помчались быстрее, чем предполагал ехать цирюльник.

– Я погиб… по своей глупости! – говорил себе Пикильо. – Не здесь бы мне искать приюта. Это, верно, происки Жерома и Эскобара. – Но он скоро заметил, что его везут не в монастырь, а в Мадрид.

Тут он вспомнил, что его, верно, провожал кто-нибудь в черном плаще и подслушал его имя. Через несколько часов догадка его оправдалась, когда тележка остановилась у ворот палат инквизиции.

Поутру Пикильо представили полицмейстеру инквизиции.

Полицмейстер объявил ему, что по приказанию архиепископа Валенсийского Пикильо должен быть под стражей за отказ от крещения.

– Я окрещен, – сказал Пикильо.

– Окрещены? Странно! Ну так вы, верно, из монастыря иезуитов? – произнес полицмейстер.

– Я не иезуит, и не хочу им быть.

– Странно! Но я должен же задержать вас за что-нибудь.

И он написал: «Задержан за то, что не принадлежит к нашим».

– Напротив, – вскричал Пикильо, – я хочу быть вашим. Но мне нужна свобода.

– Потерпите, вас освободят не более как через месяц.

– Через месяц! Помилуйте, мне нельзя ждать. Мне нужна свобода, сейчас, сейчас, сию минуту: дело идет о жизни и смерти человека! Прошу вас сейчас же доложить Великому инквизитору, что мне необходимо лично говорить с герцогом Лермой. Я должен открыть ему тайну, только ему… тайну, от которой зависит спасение министра и государства. Отведите меня к нему, если не хотите за это отвечать!

– Неужели! Это удивительно!.. Но, однако, для вас я нарушу заведенный порядок и доложу, только смотрите, чтобы мне не попасть впросак.

– Не беспокойтесь, а лучше поспешите.

Пикильо отвели в темницу, полицмейстер доложил о нем скорее других. Прошла целая неделя, покуда доклад дошел до инквизитора, между тем Аллиага томился в темнице, и жизнь Аихи была в опасности.

Аиха по приезде из Толедо не хотела жить больше у графини д’Альтамиры. Сделавшись вдовой герцогиней Сантарем, полной над собой хозяйкой, она и Кармен предложила жить с ней. Графиня, разумеется, сопротивлялась этому, но ничего не могла сделать со статс-дамой и любимицей королевы.

Аиха почти каждый вечер была у королевы, и Маргарита никогда прежде не видала своего супруга у себя так часто. Король находил удовольствие в беседе с Аихой и уважал ее так истинно, что признавался в этом. Аиха не была честолюбива и вела себя очень честно и откровенно. Сделавшись любимицею королевы, она была довольна своей судьбой, особенно, когда увидала Иесида на свободе; но сердце ее еще страдало за Пикильо. Она знала, что нельзя ничем разрушить монашеского обета. Желала только освободить его от власти Жерома и Эскобара и знала: чтобы быть иезуитом нужен двухлетний срок.

Фернандо взбесился, узнав о Пикильо. Он вторично отправился в Хенаресский монастырь и строго и решительно требовал выдачи человека, которого уже там не было. Он не верил клятвам иезуитов, но наконец они его убедили.

Спровадив д’Альбайду, Жером и Эскобар догадались, что опасность становится ощутительна, и потому торопили графиню д’Альтамиру привести план свой в исполнение.