Мавры при Филиппе III

– Поскорее, любезный, – сказал он цирюльнику, а потом обратился к Пикильо и прибавил: – Через полчаса нам нужно быть у отца настоятеля.

– Это зачем? – спросил Пикильо с удивлением.

– Не знаю, он хочет поговорить с тобою…

И Эскобар, взяв шляпу, спокойно уселся в кресло.

Пикильо затрепетал от гнева и отчаяния. Гонгарельо тоже смотрел уныло и медленно принимался за работу. Облекая Пикильо в широкий белый пеньюар, он загородил его от Эскобара, и молодой человек с отчаянием показал глазами: «Какое несчастие, что он тут сидит!»

Гонгарельо показал ему уголок записки, которую держал в рукаве. Отдать было нельзя, потому что руки его были опутаны белым балахоном, а Эскобар, читая, беспрестанно посматривал на обоих и торопил цирюльника.

Наконец красивые кудри мавра стали одна за другой падать под ножницами, но записка все еще оставалась в рукаве. Гонгарельо был большой трус, но тут у него родилась прекрасная мысль. Он бросил гребенку на стол и через минуту опять потянулся за ней, притворясь, что потерял. Начал рыться в бумагах и в это время под песочные часы сунул записку. Пикильо это заметил. Эскобар продолжал читать. Гонгарельо нашел гребенку и в минуту кончил стрижку.

– Готово, – сказал он.

– Пора, пора! – заметил Эскобар, протягивая руку к песочным часам. – Более получаса прошло.

Пикильо вздрогнул.

– Да! Да, я готов, – произнес он поспешно.

Все трое вышли.

По возвращении после увещеваний в келью Пикильо заперся и поспешно выхватил из-под часов записку. Она начиналась так: «Сын мой!»

У Пикильо задрожали руки и на глазах навернулись слезы. Он поспешно взглянул на подпись. Там было имя Деласкара д’Альберика.

«Сын мой! Я в первый раз пишу к тебе, чтобы разделить горе. Нас постигло большое несчастие. Через Гонгарельо, который передаст тебе это письмо, я узнал о твоем пребывании у иезуитов в Хенаресе. Иесид за дуэль осужден на смерть. Аиха в темнице как участница в смерти герцога Сантарема и, верно, подвергнется участи брата. Не говорю о себе, потому что смерть детей моих – моя смерть! Ко мне приезжал архиепископ Валенсии Рибейра, которого ты рассердил побегом, и сказал: “Я спасу твоих детей, если ты выдашь мне Пикильо. Ему не будет вреда. Я требую, я хочу, чтобы он принял веру Христову и постригся, отказался от веры своих отцов”. Тебя хотят сделать клятвопреступником. Отец твой только плачет и ждет! Но часто в отчаянии сердца спрашивает своего Бога и Бога христиан, да будет ли благословение на земле и прощение на небе преступлению, которое состоит в спасении жизни своих кровных братьев?

Деласкар д’Альберик».

Нельзя вообразить, что делалось с Пикильо, когда он прочел письмо. Бледный и без чувств он упал на стул и долго не мог прийти в себя. Наконец чувства воротились, но с ними вместе наступило страдание. Он перечитал письмо в начал понимать весь ужас своего положения.

От него зависело спасти Аиху и Иесида! Одно слово его может спасти их… но это слово навсегда погубит его самого. Он охотно бы отдал жизнь свою за спасение несчастных, но отдать душу и совесть казалось страшным.

В отчаянии Пикильо схватил себя за голову и зарыдал. Потом, перебрав в памяти все свои несчастия, все бедствия и эту роковую долю, которая, казалось, везде его преследовала, он вскричал:

– Да, на мне тяготеет проклятие! Я отвергнут небом!

Едва он успел произнести это, ему послышалось, что кто-то близко сказал:

– Неблагодарный!

Пикильо затрепетал и, вследствие ли возбужденного сомнения или в бреду, но ему показалось, что келья его озарилась ярким светом. Вдруг он видит, как огонь обвивает огромный дуб; слышит треск дерева, и на этом дереве, в этом пылающем костре замечает сидящего мальчика, который со слезами простирает руки к небу в говорит: «Боже!.. Если Ты меня избавишь от этой ужасной смерти, клянусь Тебе, что я буду добрым и честным навсегда! Я посвящу всю жизнь Тебе, буду защищать моих братьев по вере и подавать им помощь, клянусь Тебе, Великий Боже!»

– Да, да! – вскричал Пикильо. – Это мои слова!.. Это я клялся! Бог тогда услышал меня и теперь указывает мой долг. Иесид, Аиха, вы будите жить! Я вас спасу!