– Поскорее, любезный, – сказал он цирюльнику, а потом обратился к Пикильо и прибавил: – Через полчаса нам нужно быть у отца настоятеля.
– Это зачем? – спросил Пикильо с удивлением.
– Не знаю, он хочет поговорить с тобою…
И Эскобар, взяв шляпу, спокойно уселся в кресло.
Пикильо затрепетал от гнева и отчаяния. Гонгарельо тоже смотрел уныло и медленно принимался за работу. Облекая Пикильо в широкий белый пеньюар, он загородил его от Эскобара, и молодой человек с отчаянием показал глазами: «Какое несчастие, что он тут сидит!»
Гонгарельо показал ему уголок записки, которую держал в рукаве. Отдать было нельзя, потому что руки его были опутаны белым балахоном, а Эскобар, читая, беспрестанно посматривал на обоих и торопил цирюльника.
Наконец красивые кудри мавра стали одна за другой падать под ножницами, но записка все еще оставалась в рукаве. Гонгарельо был большой трус, но тут у него родилась прекрасная мысль. Он бросил гребенку на стол и через минуту опять потянулся за ней, притворясь, что потерял. Начал рыться в бумагах и в это время под песочные часы сунул записку. Пикильо это заметил. Эскобар продолжал читать. Гонгарельо нашел гребенку и в минуту кончил стрижку.
– Готово, – сказал он.
– Пора, пора! – заметил Эскобар, протягивая руку к песочным часам. – Более получаса прошло.
Пикильо вздрогнул.
– Да! Да, я готов, – произнес он поспешно.
Все трое вышли.
По возвращении после увещеваний в келью Пикильо заперся и поспешно выхватил из-под часов записку. Она начиналась так:
У Пикильо задрожали руки и на глазах навернулись слезы. Он поспешно взглянул на подпись. Там было имя Деласкара д’Альберика.
Нельзя вообразить, что делалось с Пикильо, когда он прочел письмо. Бледный и без чувств он упал на стул и долго не мог прийти в себя. Наконец чувства воротились, но с ними вместе наступило страдание. Он перечитал письмо в начал понимать весь ужас своего положения.
От него зависело спасти Аиху и Иесида! Одно слово его может спасти их… но это слово навсегда погубит его самого. Он охотно бы отдал жизнь свою за спасение несчастных, но отдать душу и совесть казалось страшным.
В отчаянии Пикильо схватил себя за голову и зарыдал. Потом, перебрав в памяти все свои несчастия, все бедствия и эту роковую долю, которая, казалось, везде его преследовала, он вскричал:
– Да, на мне тяготеет проклятие! Я отвергнут небом!
Едва он успел произнести это, ему послышалось, что кто-то близко сказал:
– Неблагодарный!
Пикильо затрепетал и, вследствие ли возбужденного сомнения или в бреду, но ему показалось, что келья его озарилась ярким светом. Вдруг он видит, как огонь обвивает огромный дуб; слышит треск дерева, и на этом дереве, в этом пылающем костре замечает сидящего мальчика, который со слезами простирает руки к небу в говорит: «Боже!.. Если Ты меня избавишь от этой ужасной смерти, клянусь Тебе, что я буду добрым и честным навсегда! Я посвящу всю жизнь Тебе, буду защищать моих братьев по вере и подавать им помощь, клянусь Тебе, Великий Боже!»
– Да, да! – вскричал Пикильо. – Это мои слова!.. Это я клялся! Бог тогда услышал меня и теперь указывает мой долг. Иесид, Аиха, вы будите жить! Я вас спасу!