Мавры при Филиппе III

– Я буду нем как рыба! – отвечал Гонгарельо. – Ни слова, право, ни слова не скажу никому!

– И вы тоже, сеньора Касильда, для своей безопасности, не говорите.

– Не бойтесь! Никто не будет знать…

– Напрасно вы уже им сказали! – прибавил Пикильо, указывая на освобожденных.

– Ах, помилуйте! Да как же им не знать, кто их спаситель? Но, будьте покойны, они никому не скажут… Я также клянусь молчать! Уж и без того я натрусилась, передавая королеве перчатки с запиской! Когда графиня д’Альтамира и другая дама… отвернулись, я и подала их, да гляжу с умоляющим видом на королеву, а сама-то вот так и дрожу от страха. Королева взглянула на меня, ощупала перчатки и смяла записку в руке… Ну, теперь, думаю, слава Богу! У меня от сердца отлегло. Я чуть не бросилась ей в ноги от радости.

– А я-то как обрадовался, когда мне сказали, что свободен! – вскричал цирюльник. – Мы уже совсем предались воли Божией… Сами посудите: что за жизнь в темнице инквизиции!.. Ужас!.. Ад!.. Еще хуже этого!.. Хуже!..

Касильда и Хуанита со страхом подняли руки. Цирюльник испугался, но тотчас же оправился и громко сказал:

– Теперь все кажется, как будто сидишь там… но надо сказать правду, содержание там гораздо лучше, чем в других темницах…

– Не говорите, пожалуйста, об этом, – сказал Пикильо. – А вот скажите лучше, что вы теперь намерены делать?

– Я? – с робостью и тихо отвечал Гонгарельо. – Мне не позволено жить в Мадриде… Я хочу поселиться в Хенаресе. Это близко… Да все равно! Бороды есть везде и моя бритва еще не затупилась. Кстати, – продолжал он улыбнувшись, – когда вы спасли меня от бандитов, я не мог в благодарность даже вам бороды обрить, а теперь, право, чтобы доказать мою благодарность, я бы с удовольствием поступил к вам в брадобреи! Вы теперь такой бравый мужчина! Совсем переменились!

– Нет! – возразила Хуанита. – Сердце осталось все то же.

– Да, это правда! Я только говорю про рост и наружность.

– И ваша племянница похорошела, – заметил Пикильо.

– Нет, сеньор, – сказал Гонгарельо, вздохнув. – В тени розы не цветут… Но… довольно, забудем прошлое! Хуанита опять похорошеет. Вот увидим, когда она приедете через полгодика ко мне в гости…

– Разве она не с вами едет?

– Нет… неужели вы не знаете?

– Ничего не знаю.

– Как! А я думал, что и этим счастьем мы вам обязаны.

– Каким счастьем?

– Да как же!.. Хуанита определена ко двору… Горничной при королеве!

Пикильо изумился.

– Да, сеньор, – продолжал Гонгарельо, – мы получили королевский приказ… Только дайте нам немножко поправиться… Когда племянница моя будет при королеве, тогда мне ничего не посмеют сделать! Но что с вами, сеньор? Вы так задумались!..

– А вы, братец, опять много говорите, – возразила сеньора Касильда. – Уезжайте-ка поскорее из Мадрида: дело-то лучше будет.

Гонгарельо схватил себя за усы и дал клятву, что больше не скажет ни слова.

На следующий день, утром, Пикильо застал Аиху одну и отдал ей отчет в исполнении поручения. Аиха с чувством особенной благодарности возвела глаза к небу и произнесла:

– Да благословит Бог королеву и да пошлет ей здоровье и счастье!

Пикильо долго не решался; наконец не выдержал и спросил:

– Вы знаете ее лично?

– Нет!

– Но видели когда-нибудь?

– Никогда!

– Так, вероятно, она вас знает?

– Нет! Она меня ни разу не видела. Я не могу явиться ко двору, потому что не принадлежу к знатной фамилии. Я простая, бедная девушка.

Пикильо затрепетал от радости. Аиха подала ему руку и сказала с обворожительной улыбкой:

– Если я не открывала вам моей участи, мой друг, то поверьте, потому, что эта тайна принадлежит не мне одной… но со временем, может быть, вы узнаете.

– Я не хочу знать! – вскричал Пикильо в восторге. – Я желаю только служить вам!

– А вы между тем из-за меня подвергались большой опасности, но благодаря Богу и доброму сердцу королевы, все кончилось счастливо! Конечно могло бы быть иначе, особенно, если бы узнали, кто вы. Говорят, что гонения на мавров возобновляются нынче еще с большим ожесточением.

– Боже мой! Боже мой! Для чего эти притеснения?

– Для того чтобы обратить их в католическую веру. Инквизиция считает всякое средство позволительным. А кто не захочет креститься, будет сожжен или казнен!

– Какой ужас!

– А вы, Пикильо? – спросила робко Аиха. – Вы крещены?

– Нет, кажется.

– Согласитесь вы креститься? Если…

– Если сердце и ум будут убеждены, то почему же не креститься, а по принуждению – никогда!

– Прекрасно, Пикильо!

– Лучше пусть терзают, жгут! Я не соглашусь!

Аиха устремила на молодого человека взгляд, в котором отражалось восхищение, и, пожав ему руку, повторила:

– Прекрасно, Пикильо!

Пикильо не мог дать себе отчет в своем счастье, он был очень весел. Пришла Кармен.

Пикильо и Аиха рассказали ей об освобождении цирюльника и его племянницы. Вещь эта была непонятная и необъяснимая. Кармен очень радовалась, но не пыталась узнать причину. Она желала только быть знакомой с Хуанитой, и при первом удобном случае попросила об этом графиню д’Альтамиру, которая не без труда, но исполнила просьбу племянницы.