Мавры при Филиппе III

Обе девушки очень радушно приняли дочь цирюльника и скоро свели с ней знакомство. Когда же Хуанита узнала, что у Пикильо только и были две покровительницы, то признательности ее к сестрам не было пределов. Сердце ее говорило, что им она обязана своим последним спасением, но об этом она не смела говорить и молчала.

Пикильо по вечерам провожал Хуаниту во дворец, припоминая первую встречу под окнами гостиницы «Золотое Солнце», ужин, которым она его угостила в погребе, и при первом же случае спросил о Педральви.

– Не знаю! – ответила девушка и покраснела.

– А ты помнишь его?

– Как же не помнить? Что ж мне было больше делать в темнице? Но он… он, верно, думает, что я умерла и, может быть, давно забыл… Он любил меня… и для того только поступил мальчиком в трактир Хинеса, чтобы быть со мной. Сколько он перенес побоев, а все не хотел покинуть хозяина и расстаться со мной. Надобно было видеть его отчаяние, когда дядюшка, изгнанный из Пампелуны, взял меня, и мы отправились в дорогу. Как бедный Педральви сожалел, что не знает никакого ремесла и не может идти с нами. Но тогда он дал мне клятву выучиться работать, нажить себе состояние и потом отыскать нас и жениться на мне… Может быть, он и искал, когда мы были в темнице…

И Хуанита заплакала. Пикильо насилу успокоил, обещая по возвращении в дом Фернандо д’Альбайды употребить все старание, чтобы отыскать Педральви; и Хуанита утешилась новой надеждой.

Таким образом у Пикильо стало три друга, три девушки, и все одинаково привязанные к нему. Жизнь его текла мирно и приятно, он был окружен нежной дружбой. Он был счастлив, но беспокоился только о том, что долго не получал от матери никакого известия.

В одно утро принесли ему пакет. В конверте оказалось два письма, одно из них с адресом и безграмотная записка, в которой сеньора Уррака с прискорбием извещала своего внука, что Гиральда переселилась в другой, лучший мир. Она была очень больна и слаба, когда получила письмо от сына. Весть об унижении, которое он претерпел у герцога Уседы, нанесла ей последний удар, и она скончалась.

У бедной женщины было доброе и нежное сердце. И только дурная мать старалась подавить в ней всякое чувство женской скромности и непорочной нравственности; без этого Гиральда могла бы быть честной девушкой и впоследствии верной женой, достойною всякого уважения. Но мы почти постоянно перенимаем от других наши добродетели и пороки, а те люди, которые обязаны всем собственно себе, почти всегда бывают исключениями из общего порядка.

Гиральда, умирая, еще раз умоляла сына простить ее, благодарила, благословляла и просила испытать последнее средство к отысканию отца, доставить приложенное второе письмо по адресу. Одна только мысль, что сын ее все-таки будет признан и принят в дом, услаждала последние минуты жизни несчастной.

Пикильо, не обращая внимания на отвращение, какое он получил при первом розыске, дал клятву исполнить последнюю волю покойной матери.

Письмо было адресовано: «Деласкару д’Альберику, фабриканту, в Валенсии».

Глава XII. Отъезд

Пикильо ужаснулся, представив себе все подробности приема у герцога Уседы. Он в отчаянии несколько раз повторял себе, что, вероятно, и фабрикант не лучше знатного господина примет сына, который явится к нему через двадцать лет Бог знает откуда.

Ему стало тяжело расстаться со своими друзьями, но он не хотел изменить данному слову. Прежде всего он позаботился о сеньоре Урраке и благодаря щедрости вицероя и доброму сердцу Аихи успел пристроить осиротелую старуху и обеспечить ей безбедное существование. После этого приступил к выполнению просьбы матери.

Мало было надежды, но много сожаления и тоски в сердце молодого человека, когда он уезжал из Мадрида. Пикильо думал не о том, что его ожидало, а о том, что покидал в Мадриде. На этот раз ни одна честолюбивая мысль не уменьшала скуку, и луч надежды на богатство не занимал его, и самая дорога, по которой он ехал, казалась скучна и согласовалась с состоянием его духа. Что может быть печальнее окрестностей Мадрида и большей части Новой Кастилии?

Но зато на третий день, при въезде в Валенсию, Пикильо показалось, что какой-то магический жезл вдруг разбудил целое население и повсюду закипела жизнь. Пикильо вступил в беспредельный сад цветов, благоухающий всевозможными плодами, на пышные поля, покрытые многочисленными стадами, в красивые села, где дымились заводы, забыл свой страх и тоску. Он был в восхищении от роскошной, никогда им не виданной природы, от новой для него картины деятельности и всеобщего довольства.