Мавры при Филиппе III

– Сестра сеньоры Кармен… Дочь дон Хуана д’Агилара.

– Ваша фамилия?

– Одному д’Агилару была известна.

– Так вы не знаете своих родных?

– Я знаю только, что они меня любят.

– Почему же это вам известно?

– Из доверия их к дону Хуану д’Агилару.

– А ваши родные и мне вас доверят?

– Не знаю, я не думаю, чтобы они пожелали разлучить меня с Кармен, а впрочем, если захотят, то прикажут.

– А вы просили этого приказания?

– Нет, они сами знают и пришлют.

– Как же?

– Этого я не знаю, но надеюсь получить. Я знаю только, что они меня берегут.

Более ничего не могла узнать графиня и решилась выжидать случая к разрешению этого вопроса. Надо заметить, что графиня д’Альтамира была очень любопытна.

Аиха и Кармен жили в совершенном уединении, и графиня охотно уважала его, потому что у ней очень много было дел при дворе и своих собственных. Девушки были ей очень благодарны за это и ничего более не желали: им только и нужно было быть вместе, и по приезде Пикильо они решили, что и он должен также быть в Мадриде, в доме Фернандо, для того, чтобы каждый день навещать их. С ним только они могли делить свое горе и поговорить о покойном отце, покровителе и благодетеле. Пикильо, нежный и внимательный, всегда умел заводить такие разговоры, которые развеивали тоску Кармен.

Он каждый день говорил ей о Фернандо с таким восхищением, что Кармен сама приходила в восторг и благодарила взором или улыбкой. Аиха только слушала.

На другой день по приезде в Мадрид Пикильо получил от Аихи двести пистолей, предназначенные ему по завещанию дона Хуана д’Агилара. Часть этих денег он послал матери и уведомил ее письмом о приеме герцогом Уседой, и приглашал приехать в Мадрид, где имел надежду по приезде Фернандо получить какое-нибудь место.

Исполнив первые обязанности доброго сына, Пикильо мог спокойно дожидаться этого приезда, а до тех пор посвятил весь свой досуг дочерям д’Агилара.

Однажды отправляясь к ним, он должен был остановиться на улице Санто-Доминго, перед палатами инквизиции. Тут собралась толпа народа и о чем-то рассуждала очень горячо и с видом неудовольствия.

– Это просто ужас! Ни на что не похоже! – говорили некоторые.

– Так еще ни разу не было! – подтверждали другие.

– Что здесь такое? – спросил Пикильо у стоявшего рядом.

– А вы разве не знаете, что через три дня у нас, в Мадриде, должно быть аутодафе, и сегодня по решению суда осужденных на сожжение должны были перевести из темницы инквизиции в капеллу покаяния. Процессия должна быть в полдень, а теперь, представьте себе, третий час!

– Шутка ли! Я здесь стою с полудня!

– А я так с одиннадцати! – прибавил другой, по-видимому ремесленник.

– А я-то, – закричала торговка, – побоялась, что не найду места… выбралась с девятого часу!

– Говорили, что церемония будет хороша! – заметил праздный погонщик мулов. – Двадцать человек осужденных.

– Нет, пятнадцать! – вскричала торговка.

– Врешь, двенадцать! Это я знаю наверняка, – прибавила другая. – Мой кум служит сторожем в инквизиции… Ты его знаешь? Так он мне подробно объяснил, что двенадцать: семь еретиков, три жида, да две мавританки…

– А еще что он рассказывал?

– Да мало ли что!.. Иные, говорит, есть, которые лет пять сидят в темницах на цепях, да только хлеб едят и пьют воду.

– Неужели?

– Да… а по воскресеньям пытка. Но все-таки не принимают веру.

– Этакие звери!

– Не хотят креститься, хоть ты делай, что хочешь! Не хотят спасти душу!

– Да это оттого, что с ними нынче очень кротко поступают!

– Больше бы жечь их!

– Это первое аутодафе при нынешнем короле.

– А при святом короле Филиппе Втором так всякую неделю жгли кого-нибудь! Вот были процессии!.. Просто чудо!

– Да, в то время мы не ждали так долго…

– Уж как, бывало, назначат час, так и будет…

– А другой раз и раньше!

– Да, да! – прибавил один старик. – Я в то время видел, как в один день сожгли девяносто мавров… А нынче что?..

– Ну и нынешней инквизитор, и архиепископ Рибейра тоже не уступили бы, но говорят, герцог Лерма трусит… Вот и это аутодафе, назначеное во вторник, говорят, инквизиция определила против его воли.

Вдруг толпа забушевала и раздвинулась, некоторые с радостью закричали: «Вот! Вот они идут!»

Действительно, ворота инквизиционных палат отворились, и вышел отряд вооруженной стражи. Пикильо давно уже хотел уйти, но нельзя было продраться сквозь густую массу народа, и он принужден был слушать этот тягостный и отвратительный разговор. А теперь его немилосердно оттолкнули прямо к проходу у ворот, и он должен был остаться невольным зрителем.

За стражей вышли осужденные, они были связаны по двое. За ними несли хоругвь святого судилища, а потом следовали инквизиторы.

Пикильо, бледный и трепещущий, так же, как и осужденные, с ужасом смотрел на эту страшную картину и не верил своим глазам. Ему казалось, что он видит во сне знакомые лица: девушку, черты лица которой очень изменились…

Но Пикильо не мог не узнать той, которая некогда была его благодетельницей: он узнал Хуаниту.

– Нет! – говорил он сам себе. – Это невозможно! Глаза мои обманывают!.. Это призрак, это привидение.