Мавры при Филиппе III

– Конечно, но это невероятно. Все это так мелочно! Этот народ так труслив! Нет никакого достоинства и широты взглядов! Одним словом, нет ничего такого, что могло бы быть у вас, герцог, если бы вы были на своем месте.

– Да, может быть, – отвечал Уседа, значительно улыбаясь. – Но что же делать! Надо ждать, может быть, и достигнем цели.

– И мы уже ближе к ней, чем вы думаете.

– Как так?

– Благодаря королеве, которая, сама того не зная, помогает нам. Но… смотрите… чтоб кто не подслушал нас!

Уседа пошел, запер главную дверь на задвижку и, вернувшись, с таинственным видом сел подле графини д’Альтамира.

– Несколько лет назад, – продолжала графиня вполголоса, – лет шесть или семь… вскоре после свадьбы… по приезде из Валенсии, между королем и его супругой произошла странная сцена. Маргарита воспользовалась правом молодой жены и вынудила у мужа милость одному человеку, который навлек на себя гнев министра…

– А, знаю, знаю! Это дон Хуан д’Агилар.

– Вы знаете? Это мой брат.

– Да! В то же время попал в милость и ваш племянник дон Фернандо д’Альбайда. Он… не знаю за что… был в темнице.

Уседа посовестился сказать, что он сам просил засадить его.

– Ну, так вам известно, – продолжала графиня. – Только, я думаю, ни вы и никто до сих пор не знает, почему мои родственники удостоилась таких милостей от королевы. Даже они сами не знают… Вследствие этого…

– И это знаю! А вследствие этого министр и Великий инквизитор, испуганные влиянием королевы, какое она может иметь в некоторые минуты, именем инквизиции вынудили короля дать клятву – никогда и ни в каких случаях не говорить с женой о делах государственных, особенно же не касаться этого предмета, когда они наедине.

Флоринда расхохоталась, но так громко, что Уседа смутился и старался унять ее.

– Графиня, что с вами? Полноте!.. Нас могут услышать…

– Что же? Разве нельзя и смеяться?

– В кабинете государственного человека? Помилуйте!

– Ну хорошо. Продолжайте. Вы, верно, также знаете ответ королевы, когда объявили ей это условие?

– Да. Маргарита с гордостью отвечала, что последняя мещанка в ее королевстве имеет право входить в дела мужа и что без этого доверия союз не существует; что она отныне считает себя уже незамужней и позволяет супругу запереться у себя в кабинете, а себе предоставляет право также уединенно запереться в своей спальне. И это, кажется, она исполнила.

– Вероятно, – отвечала Флоринда. – Но теперь мы находимся у того места, которое нам нужно. Маргарита сдержала свое слово. Это я знаю.

– Неужели она в самом деле так долго помнит зло?

– Напротив. Она совсем не гневлива. Она совершенно спокойна и равнодушна. Это для нее ничто. Даже можно сказать, что она с радостью воспользовалась этим случаем. Если бы она желала власти, то давно бы уже прибрала Филиппа к рукам.

– Так, стало быть, она совершенно бесчувственна и равнодушна?

– Ну, не думаю. Я постоянно наблюдаю за ней и нахожу, что она, совсем не честолюбива, не зла, не ревнива и даже вовсе не кокетка. У ней должна быть какая-нибудь страсть.

– Что вы? Нет!

– Отчего же нет? У всякой женщины может быть страсть… даже бывает и больше одной, а Маргарита женщина, следовательно и у ней есть страсти.

– Но к кому же?

– Если бы я это знала, то могла бы быть на ее месте. Но я со временем узнаю. А между тем мне кажется вероятным, что Его Католическое Величество, король всех Испаний и Индий, плохо переносит свое вдовство, и ваш дядюшка Сандоваль вообразил совершить государственное дело, а сделал непростительную глупость, когда разлучил мужа и жену. Но инквизиция ничего не понимает в этих делах! Зная характер Маргариты, я уверена, что она никогда не захотела бы управлять мужем, тогда как другая на ее месте…

– Вы думаете?

– Разумеется! – с живостью вскричала графиня. – В таком положении, в каком находится теперь король, женщина довольно молодая, хорошенькая, ловкая как раз взяла бы над ним такую власть, против которой в одну минуту погибла бы вся сила и могущество всех любимцев инквизиции.

– О, да это удивительная мысль! – вскричал герцог с таким видом удовольствия, как будто мысль эта принадлежала ему самому.

– Да, удивительная, но опасная. Мысль эта может обратиться против нас, если фаворитка не будет тесно с нами связана…

– Справедливо! – сказал Уседа с глубокомысленным выражением.

– Если только у нее будет наша поддержка, то есть ваша, герцог.

– Совершенно так! Надо, чтобы она была привязана ко мне, любила меня…

И Уседа невольно взглянул на графиню. Он обожал ее, как в первый день любви, потому что она постоянно приходила в восхищение от его необыкновенного ума. Но для человека, снедаемого честолюбием, нет других страстей. Уседа готов был свою любовь принести в жертву.

Графиня поняла его взгляд и могла бы ответить: «Я так и думаю», но она была слишком хитра для такой откровенности. Она бросила на герцога нежный, отчаянный взгляде и вскричала:

– Неблагодарный!

В этом слове заключалось выражение укоризны, скорби и любви.

– Неблагодарный! Вот награда за мою любовь!

Уседа не мог упасть к ее ногам.