Нельзя описать состояния короля, в какое привело его чтение этой записки. Он не знал, что делать, принять или отказать неизвестному обвинителю, и, несмотря на запрещение, хотел посоветоваться, но с кем и у кого просить совета?
Эта нерешительность терзала его. Он пошел в парк и встретил там Аиху, которая со слезами на глазах бродила по любимым местам Маргариты. Король надеялся на ее дружбу и потому решился просить ее совета. Аиха, прочтя записку, вскрикнула от ужаса и, побледнев, произнесла:
– Принять!.. Разумеется, принять!
И в этот вечер король лично отдал приказ дежурному камергеру ввести незнакомца по паролю «Филипп и Испания».
Дежурным был герцог Уседа.
Ровно в девять часов незнакомец, закутанный в плащ, явился в кабинет. Король выслал Уседу и остался наедине с незнакомцем.
– Говорите! – произнес король.
Незнакомец откинул плащ.
– Отец Жером! – вскричал удивленный король.
– Точно так, Ваше Величество. Я, может быть, подвергаюсь величайшей опасности из желания открыть вам истину. Врагов много, и они не простят мне.
– Так вы полагаете, что королева была отравлена? – спросил король с волнением.
– Я убежден в том и клянусь пред Богом.
Король побледнел.
– Я назову и яд. Действие его известно всем, кто занимается науками.
– Кто же совершил это преступление? – вскричал король.
– Народная молва указывает на человека очень могущественного и доверенного Вашему Величеству.
– Кто же это? – сказал король с трепетом.
– И вы не изволили слышать, тогда как вся Испания в эту минуту приготовляется отмстить ему.
– Назовите мне его! – вскричал король с нетерпением, вставая с кресел.
– Это – герцог Лерма.
– Лерма! – вскричал король и упал назад в кресло, пораженный этими словами.
– Первый министр Вашего Величества. Все обвиняют его. Я могу доказать.
– Говорите! говорите!
– Это случилось три месяца тому назад. В тот самый день, когда королева ходила слушать обедню в вашей капелле. Возвращаясь через садовую залу, королева шла об руку с министром, за ними следовали графиня Гамбия, маркиза д’Эскаон, герцогиня Суниго и другие дамы, кажется, тут была и герцогиня Сантарем. Кавалеров было только трое: Медина, Гусман и Уседа. Вы можете их всех спросить. Было очень жарко, королева захотела пить. Герцог Лерма сам побежал… слышите ли, Ваше Величество, сам побежал…
– Слышу, слышу.
– Он сам побежал в другую залу и принес на серебряном подносе стакан лимонаду. Королева выпила весь стакан и сказала: «Какой странный вкус!»
Король вскрикнул от изумления.
– Эти слова слышали все, кто тут был. Через месяц королева начала хворать, а через два ее уже не стало. Вы сами можете сообразить все эти обстоятельства. Яд подействовал через месяц, что же касается меня, то скажу только одно: я знаю, что в том стакане был яд…
Король побледнел и, задыхаясь, смотрел на иезуита с сомнением и ужасом. Он боялся верить, но вдруг ему пришла какая-то мысль. Он вскочил, схватил с аналоя Евангелие и сказал:
– Поклянитесь, отец Жером! Поклянитесь, и я тогда всему поверю.
Иезуит немного побледнел и на мгновение остановился; но тотчас же оправился и, подняв руку, торжественно произнес:
– Клянусь над Святым Евангелием, что герцог Лерма подал королеве стакан лимонаду из своих рук!.. Клянусь, что в этом стакане был яд!
Король закрыл лицо руками и несколько минут хранил молчание. Он был уничтожен.
– И это тот, – произнес потом Филипп с чувством сильного огорчения, – тот, которому я доверил все, кого я так уважал!
– Позвольте еще прибавить, – сказал иезуит.
– Что такое! – вскричал король с ужасом.
– Ваше Величество! В эту минуту почти вся Европа восстает на вас, а вам ничего неизвестно. Уважаемый вами министр вас обманывал, Ваше Величество, и довел государство до погибели. Он разорил финансы, уничтожил флот и предал врагам беззащитную Испанию. Он не думал о вашей славе. Его занимала одна только мысль – получить кардинальскую шляпу.
– Нет!.. Лерма не способен к такой низости и такому предательству! – повторял король, которому трудно было вынести вдруг столько неожиданных ударов.
Но на этот раз иезуит легко доказал истину частными письмами и разными другими документами, которые он показал королю.
Всякий, даже более твердый и мужественный, нежели Филипп, содрогнулся бы перед такими доказательствами, но король не был способен скоро решиться на что-нибудь. Он был добр и благочестив, а эти добродетели хороши только в мирное время.
– Благодарю, отец мой, – говорил он, отпуская Жерома, – мы скоро увидимся… завтра я рассмотрю… подумаю…