Мавры при Филиппе III

– Сперва выслушайте. Если бы я хотел погубить вас, я не был бы здесь, а подал бы жалобу в суде инквизиции, и тогда вы и все сообщники ваши были бы под пыткой. Но вы, тетка Фернандо и Кармен; вы сестра моего благодетеля дона Хуана, и это вас спасает. Я буду молчать, но только с условием: откажитесь от вашего намерения, если это еще не поздно, если, – продолжал он, пристально глядя на смущенное лицо графини, – если вы еще не исполнили его.

– Я! – повторила графиня, и все тело ее трепетало. – О каком намерении говорите вы?

– Вам оно известно лучше меня и Богу также!

И важным торжествующим голосом, как судья, Пикильо прибавил:

– У вас хрустальный флакон, который вы получили от отца Жерома?

Графиня вскрикнула.

– С золотой крышкой, осыпанной изумрудами?..

Графиня закрыла лицо руками.

– В этом флаконе яд… медленный, но смертельный.

Графиня упала на колени и протянула руки.

– Вот теперь вы на своем месте, – продолжал Пикильо. – Но не просите меня, не мне, а вашему благородному брату обязаны вы помилованием. Он видит нас обоих в эту минуту. Его именем я требую, графиня, отдать мне флакон.

– Отдать! – вскричала графиня, бросив на Пикильо блуждающий от ужаса взгляд.

– Да! Отдать сейчас же. Я не могу оставить вам этого смертельного оружия против моей сестры.

– Но… отец мой…

– Я требую! – грозно вскричал Пикильо. – Или брат ваш не защитит вас, и я не прощу.

Графиня, шатаясь достала из небольшой шкатулки флакон и подала Пикильо. Но монах, увидев, что уже четверти жидкости нет, вскричал:

– Яд употребляли! – И он побледнел и зашатался.

Графиня бросилась к нему, но весь гнев его возвратился:

– Преступление совершено! Теперь я не обязан ни щадить, ни миловать вас! – вскричал Пикильо и пошел к дверям.

Графиня упала ему в ноги.

– Клянусь вам Богом и всеми святыми, что не употребляла его! Жером так мне отдал.

Пикильо остановился.

– Аихе нечего опасаться, клянусь вам! – продолжала она. – Если вы думаете, что я вас обманываю, если малейший вред будет причинен герцогине Сантарем, то вы всегда имеете возможность отмстить мне.

– Да, это правда. Ничто не остановит моего мщения. В этом вы можете быть уверены. Скажите Жерому и Эскобару, что я прощаю их с условием не оскорблять Аиху. На этом условии мы заключаем мир, а если нет, то между нами будет непримиримая война. Прощайте.

В этот же вечер изумление и страх овладели почтеннейшими отцами Хенаресского монастыря.

Никто не мог придумать, каким образом Пикильо узнал тайну. Эскобар вышел из себя, когда узнал, что Аллиага отбил у него место духовника королевы. Почтенные отцы так озлобились, что дали торжественный обет вражды до гроба.

Но еще главной тайны Пикильо не знал, а потому это несколько успокоило как графиню, так и иезуитов.

При свидании с Пикильо радость Аихи была так сильна, что в одну минуту вознаградила его за все страдания. Она ему доверила все свои радости, все горе, все тайные мысли, и Пикильо целые дни проводил подле Аихи. Она сама убрала его покой и библиотеку со всею роскошью. Подле своей сестры и Кармен Пикильо нашел опять счастливые дни своей жизни.

Но Кармен более всех была весела и счастлива, потому что наступил срок ее свадьбы с Фернандо. Она надеялась увеличить свое счастье, получив благословение из рук своего друга.

– Ах, – возразил Пикильо, – я, напротив, опасаюсь, что принесу и вам несчастье, которое меня всюду преследует.

– Но мы не расстанемся, – сказала Аиха, – и Иесид будет с нами всегда.

И она объяснила ему, что уже давно решила никогда не выходить замуж.

Но, несмотря на клятвы графини, Пикильо не мог быть спокоен. Каждый день он всматривался в черты лица Аихи сначала с сомнением, но потом со страхом и трепетом, и стал замечать, что она изменилась. Аиха действительно день ото дня становилась бледнее и слабее. Кармен и Иесид ничего не примечали. Фернандо почти никогда не вглядывался в нее. Но от проницательного взгляда Пикильо не могло укрыться страдание Аихи. Он видел ясно ее изнеможение и замечал, что она через силу старалась казаться веселой.

В один вечер Пикильо остался наедине с сестрой. Долго и пристально смотрел он на нее, а сам бледнел и дрожал.

– Что с тобой, братец? – спросила она. – Зачем ты так смотришь на меня?

– Мне кажется, что ты больна.

– Я? – сказала Аиха, покраснев. – Нисколько!

– Нет ли у тебя тайного, внутреннего страдания? Я, кажется, угадываю.

Аиха, только что покрасневшая, вдруг побледнела как смерть.

– Ты напрасно скрываешь. Скажи мне, что ты чувствуешь? – вскричал Пикильо.

– Ах! не спрашивай! – вскричала Аиха почти на коленях.

– Я знаю, какая опасность угрожает тебе.

– Нет, братец, опасности нет.

– Есть, я знаю, и если еще время не ушло, я лучше открою тебе истину.

И Пикильо рассказал ей об ужасном замысле; о том, как открыл эту тайну, и о своем свидании с графиней.

– Только-то! – сказала Аиха, когда Пикильо кончил.

– Как! – вскричал Пикильо, изумленный ее спокойствием. – Разве ты не поняла, что тебя хотели отравить?

– Слышала… Дай бог, чтоб это было так, братец! – вскричала она вдруг, как будто помешанная. – Напрасно ты остановил графиню… Пусть бы она кончила.