Марсианские хроники

Here, as in a photograph, a woman bent to pick flowers.	А вот, точно на фотографии, женщина нагнулась за цветком.
Still farther over, their images burned on wood in one titanic instant, a small boy, hands flung into the air; higher up, the image of a thrown ball, and opposite him a girl, hands raised to catch a ball which never came down.	Дальше - еще силуэты, выжженные на дереве в одно титаническое мгновение... Мальчишка вскинул вверх руки, над ним застыл контур подброшенного мяча, напротив мальчишки -девочка, ее руки подняты, ловят мяч, который так и не опустился.
The five spots of paint - the man, the woman, the children, the ball - remained.	Только пять пятен краски - мужчина, женщина, дети, мяч.
The rest was a thin charcoaled layer.	Все остальное - тонкий слой древесного угля.
The gentle sprinkler rain filled the garden with falling light.	Тихий дождь из распылителя наполнил сад падающими искрами света...
Until this day, how well the house had kept its peace.	Как надежно оберегал дом свой покой вплоть до этого дня!
How carefully it had inquired,	Как бдительно он спрашивал:
"Who goes there?	"Кто там?
What's the password?" and, getting no answer from lonely foxes and whining cats, it had shut up its windows and drawn shades in an old-maidenly preoccupation with self-protection which bordered on a mechanical paranoia.	Пароль?" И, не получая нужного ответа от одиноких лис и жалобно мяукающих котов, затворял окна и опускал шторы с одержимостью старой девы. Самосохранение, граничащее с психозом, - если у механизмов может быть паранойя.
It quivered at each sound, the house did.	Этот дом вздрагивал от каждого звука.
If a sparrow brushed a window, the shade snapped up. The bird, startled, flew off!	Стоило воробью задеть окно крылом, как тотчас громко щелкала штора и перепуганная птица летела прочь.
No, not even a bird must touch the house!	Никто - даже воробей - не смел прикасаться к дому!
The house was an altar with ten thousand attendants, big, small, servicing, attending, in choirs.	Дом был алтарем с десятью тысячами священнослужителей и прислужников, больших и маленьких, они служили и прислуживали, и хором пели славу.
But the gods had gone away, and the ritual of the religion continued senselessly, uselessly.	Но боги исчезли, и ритуал продолжался без смысла и без толку.
Twelve noon.	Двенадцать.
A dog whined, shivering, on the front porch.	У парадного крыльца заскулил продрогнувший пес.
The front door recognized the dog voice and opened.	Дверь сразу узнала собачий голос и отворилась.
The dog, once huge and fleshy, but now gone to bone and covered with sores, moved in and through the house, tracking mud.	Пес, некогда здоровенный, сытый, а теперь кожа да кости, весь в парше, вбежал в дом, печатая грязные следы.
Behind it whirred angry mice, angry at having to pick up mud, angry at inconvenience.	За ним суетились сердитые мыши - сердитые, что их потревожили, что надо снова убирать!