Любопытное приключение

— Это все? — спросилъ я.

— Да, сэръ.

— Хорошо, но въ чемъ же жалоба? Чего они хотятъ?

— Чего хотятъ? Богъ съ вами, сэръ, они просятъ васъ запретить ему пть.

— Что за мысль! Вы же говорите, что его пніе божественно.

— Вотъ въ томъ-то и дло. Оно слишкомъ божественно. Смертный не можетъ вынести его. Оно волнуетъ человка, переворачиваетъ все его существо, треплетъ вс чувства его въ тряпки, заставляетъ сознавать себя нехорошимъ и озлобленнымъ, сквернымъ и нечестивымъ, недостойнымъ никакого другого мста, кром ада. Онъ приводить все существо въ такое непрерывное состояніе раскаянія, что ничего не хочется, ничто не нравится и нтъ никакихъ утшеній въ жизни. А потомъ, этотъ плачь! По утрамъ имъ стыдно смотрть другъ другу въ глаза.

— Да, это странный случай и оригинальная жалоба. Значитъ, они дйствительно хотятъ прекратить пніе?

— Да, сэръ, это ихъ мысль. Они не хотятъ просить слишкомъ многаго. Они бы очень желали, конечно, прикончить и молитвы или, по крайней мр, опредлить ему мсто для нихъ гд-нибудь подальше, но главное дло это пніе. Они думаютъ, что если не будетъ пнія, то молитвы они выдержатъ, какъ ни тяжко имъ быть постоянно такъ измочаленными.

Я сказалъ сержанту, что приму это дло къ свднію. Вечеромъ я пошелъ въ музыкантскія казармы и сталъ слушать. Сержантъ ничего не преувеличилъ. Я услышалъ молящійся въ темнот голосъ, услышалъ проклятія выведенныхъ изъ себя людей, услышалъ свистящій въ воздух сапожный дождь, падавшій вокругъ большого барабана. Все это было очень трогательно, но вмст съ тмъ забавно. Скоро, посл внушительнаго молчанія, началось пніе. Боже, что за прелесть, что за очарованіе! Ничто въ мір не можетъ быть такъ нжно, такъ сладостно, такъ градіозно, такъ свято, такъ трогательно. Я очень не долго оставался тамъ, начавъ испытывать волненіе, не совсмъ подходящее для коменданта крпости.

На слдующій день я отдалъ приказъ прекратить и молитвы, и пніе. Затмъ прошло три или четыре дня, которые были такъ полны разныхъ наградныхъ тревогъ и непріятностей, что мн некогда было думать о своемъ барабанщик. Но вотъ какъ-то утромъ приходитъ сержантъ Рэйбурнъ и говоритъ:

— Этотъ новый мальчикъ ведетъ себя очень странно, сэръ.

— Какъ?

— Онъ все время пишетъ, сэръ.

— Пишетъ? Что же онъ пишетъ, письма?

— Я не знаю, сэръ; но какъ только онъ освобождается отъ занятій, онъ все время ходитъ вокругъ форта и разнюхиваетъ, совершенно одинъ. Право, нтъ, кажется, уголка во всемъ форт, который бы онъ не осмотрлъ. И все ходитъ съ бумагой и карандашемъ и все что-то такое записываетъ.

Мною овладло самое непріятное чувство. Мн бы хотлось посмяться надъ этимъ, но время было не такое, чтобы смяться надъ чмъ бы то ни было, имющимъ хоть тнь подозрнія. Происшествія, случившіяся вокругъ насъ на свер, заставляли насъ вчно быть на-сторож, вчно подозрвать. Я припомнилъ тотъ фактъ, что этотъ мальчикъ съ юга, съ крайняго юга, изъ Луизіаны. Мысль эта была не изъ успокоительныхъ, благодаря существующимъ обстоятельствамъ. Тмъ не мене я отдавалъ приказанія Рэйбурну скрпя сердце. Я чувствовалъ себя отцомъ, который собирается предать своего собственнаго ребенка на позоръ и оскорбленія. Я приказалъ Рэйбурну сохранять спокойствіе, выждать время и добыть мн одно изъ этихъ писаній такъ, чтобы онъ не зналъ объ этомъ. Я также поручилъ ему не предпринимать ничего такого, что бы показало мальчику, что за нимъ слдятъ, приказалъ ему также не стснять свободы мальчика и слдить за нимъ издали во время его прогулокъ по городу.

Въ слдующіе два дня Рэйбурнъ донесъ мн различныя извстія. Успха никакого. Мальчикъ продолжалъ писать, но съ беззаботнымъ видомъ пряталъ бумагу въ карманъ всякій разъ, когда показывался Рэйбурнъ. Раза два онъ отправлялся въ городъ, въ старую заброшенную конюшню, оставался тамъ минуту или дв и затмъ выходилъ. Такія вещи нельзя было пропускать: он имли очень нехорошій видъ. Долженъ признаться, что мн становилось не по себ. Я пошелъ на свою частную квартиру и потребовалъ къ себ своего помощника, офицера интеллигентнаго и разумнаго, сына генерала Джэмса Уатсона Уэбба. Онъ былъ удивленъ и встревоженъ. Мы долго обсуждали дло и пришли къ заключенію, что слдуетъ произвести тайный обыскъ. Я ршилъ взять это на себя. Итакъ, я веллъ разбудить себя въ два часа утра и вскор уже былъ въ музыкантскихъ казармахъ, пробираясь на живот между спящими. Наконецъ, я доползъ до скамейки моего спящаго найденыша, не разбудивъ никого, захватилъ его сумку и платье и, крадучись, проползъ назадъ. Вернувшись домой, я нашелъ тамъ Уэбба, въ нетерпніи ожидавшаго результатовъ. Мы немедленно приступили къ осмотру. Платье привело насъ въ отчаяніе. Въ карманахъ мы нашли блую бумагу и карандашъ, ничего боле, кром перочиннаго ножа и разныхъ пустяковъ и ненужныхъ мелочей, которые обыкновенно собираютъ мальчики, придавая имъ особенную цну. Мы съ великимъ упованіемъ обратились къ сумк и ничего въ ней не нашли, кром порицанія намъ, въ вид маленькой Библіи, съ слдующею надписью на поляхъ: „Незнакомецъ, будь добръ къ моему мальчику ради его матери“.