Лихое время. «Жизнь за Царя»

Когда посланники отбыли (пана Влада опять пришлось везти на телеге!), воевода вышел во двор и прислушался. Услышав из-за сараев звон клинков, пошел туда.

Обогнув строения, воевода постоял, наблюдая, как сын и наследник Сашка Котов-младший азартно напрыгивает на холопа, рубя клинком крест-накрест, а тот лениво-небрежно отмахивается. Александр Яковлевич знал, что небрежность обманчива.

Яков, принявший с утра полштофа водки, был трезв, аки голубь. И словно в подтверждение сабля мальчишки полетела в крапиву, а Яков витиевато выругался:

— Мать твою в душу деда за ногу! Тебе, олух царя небесного, в душу твою колом е… — пере…, сколько можно объяснять? Кисть прямо держи!

— Опять руку подставил? — поинтересовался воевода.

— Кисть подворачивает, мать его е… — сказал Яков с досадой. — В бою ему бы уже руку отх…нули, к ё. й матери.

Яков не признавал учебы на деревянных клинках, но все же оружие было тупое, а руки у парня прикрывали перчатки из толстой кожи. Но, судя по слезам в глазах, доставалось наследнику крепко. Котову вроде бы и жаль кровиночку, но сам не жалел и жене запретил. Сам через это прошел. Помнится, гонял его Яков до седьмого пота и до кровавых соплей…

— Завтра продолжите, — сказал воевода и повернулся к сыну: — Иди к матери, скажи, чтобы ужин собирала. Я скоро…

— Ну что, воевода, все сладилось? — поинтересовался холоп.

— День-то у нас какой сегодня? — спросил воевода вместо ответа.

— Какой? А хер его знает… — пожал плечами холоп. — Вроде на утрене Кирилла и Мефодия поминали[26].

— Стало быть, в день святых Кирилла и Мефодия новый город народился — Рыбнинск! — не сдержал радости воевода.

— Эх, Александр Яковлич, а говорил, что князем не хочешь быть, — усмехнулся Яков.

— Так я про то и сейчас скажу!

— Не хотел бы, так кой х… разница — город мы или деревня какая-нибудь.

— Город звучит красивее, — попытался объяснить Котов. — Купцы уже давно ноют, что самая богатая торговля по всей Волге, а живем в слободе. То-то они обрадуются…

— Особенно когда ты с них новые подати драть будешь! Ежели город — так новые церкви надобно ставить, мост, ети его, через Волгу. И Брягин теперь каменную стену запросит.

— Ну, не без этого, — покрутил головой воевода, а потом признался: — Я ведь, Яков, с тех пор, как царь Борис помер, все ждал — не придет ли грамотка, в которой меня вместо воеводы стрелецким головой назовут или того хуже — сотником стрелецким. Не бывало ведь в слободах воевод. Думал, лучше уж голову с плеч долой, чем в сотники стрелецкие… Позор-то какой! А теперь — накось, выкуси. Городской воевода! Грамотка есть, Сигизмундом подписана, который себя нашим царем величает. Печать, подпись королевская! Какая-никакая — а власть!

— Ну а Владислав батьку одолеет да царем станет? — поинтересовался холоп. — Грамота-то на город — тю-тю, к ё… матери.

— Покуда батька одолел, — возразил воевода. — Ну а сынок верх возьмет — видно будет. А какой резон ему города уменьшать? Вон, Чаронду сожгли, не город теперь, а пепелище. Ломск, тот вообще исчез. Под землю, говорят, провалился… Кто подати-то платить будет?

— А взамен что, клятву верности дал? А может, ты еще и крест целовал? — насупился холоп.

— Дал. И грамотку ихнюю подписал, и крест целовал.

На старика было жалко смотреть. Плечи обвисли, словно у немощного, а глаза глядели с таким укором, что воеводе стало не по себе.

— Ниче, дядька, не горюй, — сказал Котов, обняв холопа за плечи. — Крест я не православный целовал, а тот, что иезуит дал. Ужотка, к батюшке Егору схожу, он с меня грех снимет. А ты мне Костромитинова найди…

Ждать да догонять, нет хуже. Воевода весь день слонялся по двору, не зная, чем бы себя занять. Все, за что ни брался, валилось из рук. Пошел есть — квас казался горьким, каша — пресная, а свежие пироги — черствыми.

Домашние, видя, что хозяин не в духе, торопливо прятались. Знали, что Александр Яковлевич бывает таким оч-чень редко. А если бывает, то лучше не попадаться ему на глаза. Не боялся только старый Яков, но он куда-то запропастился…

Злой, как сто собак, воевода вошел в конюшню. Выцепив взглядом конюха, рявкнул:

— Коня седлай, б…дь безмозглая!

Конюх, торопливо перекрестился, когда нагайка просвистела мимо щеки, едва не попав в глаз…

Александр Яковлевич ехал по Рыбной слободе, которая еще не знала, что стала городом. Завидев воеводу, бабы тупили глазки, а мужики срывали шапки. Пока доехал до Торговой площади, уже прошел шепоток: «Наш-то не в ндраве нонча!»

Вытянув плетью зазевавшегося мужичонка, Котов глянул на торг, выматерился и даже не стал спешиваться, а развернулся и поехал обратно. Притихший народ за спиной перевел дух…

Въехав во двор, Александр Яковлевич бросил коня (конюх заберет!) и грозно прошагал к службам. Прошел мимо сарая, из которого шел запах кожи и того, чем эту кожу выделывают, решил: «Со двора долой, куда подальше!», остановился около ткацкой, где жили и работали девки и бабы. Из дверей высунулась курносая мордаха рыжей Нюшки.