Лихое время. «Жизнь за Царя»

— Ну, в военные да прочие дела никто к тебе лезть не будет, — рассудительно отозвался настоятель. — И налоги сам собирать станешь, и судей назначать. А вотчины раздавать, так это новых бояр плодить. Зачем они тебе?

— И то верно, — согласился князь. — Токмо где-то я такое уже слышал. Грамотка эта мне чего-то напоминает…

— Еще бы не напоминала! — ухмыльнулся довольный Авраамий. — Она же с той грамоты списана, по которой королевича Владислава на престол звали. Новую сочинять времени не было! Ну, добавлено кое-что да исправлено…

— Отцы, а попроще-то нельзя было написать? Коряво как-то — чтити, оберегати, торговати… Может — чтить, беречь, торговать?

— Положено так, — изрек настоятель. — Попросту — это в разговоре. А в бумаге должно быть торжественно! Это только Иоанн Васильич в письмах аглицкую королеву девкой непотребной обзывал… На словах, хошь курвой бы ее звал, нешто. А на бумаге — будь добр, излагай, как положено!

— А я еще так скажу, Даниил Иванович… — замялся Палицын. — Бумага все стерпит. Сегодня подпишешь, а завтра — возьмешь, да и разгонишь весь наш собор, к матери… собачьей…

Князь Мезецкий (государь Всея Руси?) потрогал занывшую руку и покачал головой:

— Если подпишу да крест поцелую — буду исполнять. Давай крест, отец настоятель!

Крест, протянутый Мезецкому, был простой — железный, выкованный деревенским кузнецом. Зато этим крестом преподобный Сергий благословил инока Симоновского монастыря Кирилла на путь в Белоозеро…

— Благослови тебя Господи, — перекрестил настоятель князя, а потом, взяв крест из рук князя, поцеловал и протянул Авраамию и Леонтию Костромитинову: — Клянитесь, брат мой и сыне, что будете верно служить царю русскому, Даниилу, как и я в том клянусь…

— Будет у нас на Руси, как в Польше али как в Швеции, — задумчиво изрек Мезецкий. — Там сенаты-парламенты королям ни вздохнуть, ни выдохнуть не дают. Это что ж, без Земского собора я и сделать ничего не могу?

— Ты грамотку-то внимательно слушал? Али нет? — укорил Мезецкого настоятель. — Где же там сказано, что Земский собор государевы дела решать станет? Нет, земцы тебе только советовать будут. А решать сам! Авраамий, вон, тоже тебе не дело говорит — разогнать Земский собор… Вчера о том спорили-рядили, но решили-таки, что советовать Собор может, но править ты будешь один! Одна голова должна быть!

— Хм, — повеселел Мезецкий. — А ведь и верно… Только, сколько там у нас на Соборе человек-то сидит? С полтыщи, а может, и больше? В думе Боярской и ста душ не было, а шума столько, что хошь святых выноси. А когда шум да гам — толку никакого!

— Верно, Даниил Иваныч, — одобрительно крякнул игумен. — О том тоже речь шла. Решили, что от Земского собора будет при тебе Земская дума — навроде Избранной Рады или думы Боярской.

— А кого в Земскую думу избрали?

— От духовных особ — владыку Вологодского Силиверста да нас с братом Авраамием. От боярства — князя Одоевского да Михайла Нагого. От служилых людей хотели Льва Истомина, но он заботами отговорился — мол, в Торжок надобно. Потому заместо Истомина Григорий Образцов из Белоозера будет. От посадских людей — купца Широглазова выбрали. Он хоть и крикун, но мужик дельный. Ну а от черного крестьянства Сергуньку Алексеева из Устьянских волостей.

— Не того ли, что допытывался — чем Михайло Романов знаменит? — улыбнулся Мезецкий, вспоминая рассудительного крестьянина.

— Он самый, — подтвердил игумен.

— А еще кто?

— Так, вот и вся твоя Дума, — развеселился игумен. — Ты да я, да мы с тобой! А куда тебе больше? Царь есть, Дума — при тебе. А чего еще-то? Ежели кто нужен будет из толковых людей, али чтобы ты мог почет да уважение оказать — сам впишешь, возвысишь.

— Возвышать — это потом, — отозвался новый царь. — А сейчас воевать будем.

— Ну, пойдем мы, — поднялся игумен. — Раны лечи да думу думай — что дальше делать. Ты царь теперь. Доля такая — за других отвечать…

«Доля такая, царская, — усмехнулся Мезецкий. — Думу думать и… катышки овечьи есть!»