Кровавый жемчуг

Умение это он освоил еще в давние годы, когда в оршанскую школу бегал.

– Дело, стало быть, не в кладе, а в чем-то ином дело, а в чем – леший его разберет, – негромко и быстро заговорил Третьяк, – а леший – он таков, что на пакости готов, и будет вместо клада горе и досада!..

Скоморох в нем все-таки был неистребим!..

– Он меня зачем-то в сторону зовет, – под Третьяково скоморошество прогудел Данилка. – Дайте мне отойти незаметно…

Семейка чуть заметно кивнул – да и взял Третьяка за грудки.

– Ты что это за слово вымолвил? Как у тебя только язык повернулся?!

– Да смилуйся, Семен Ефремович, я совсем не то хотел сказать!

И дальше они принялись толковать уже тише, совершенно не обращая внимания на то, что парня рядом с ними уже не было.

А он вдоль банной стеночки – да за уголок…

– Я с тобой, свет, потолковать хочу, – тихонько сказал Данилке кладознатец.

– Что же, потолкуем, – согласился Данилка.

Абрам Петрович отвел его в глубь двора.

– Вот вы втроем пришли, – сказал он. – Ты, да тот татарин, да скоморох. Глядел я на вас, глядел и думу думал. Ты, свет, молод, кладов еще не брал, а я их не один уже взял! И вот что я тебе скажу – клады стариков не любят. Старик – он грехами богат, не всякий же грех попу на исповеди выскажешь. Да и на что старику деньги? Вклад разве в обитель за себя внести?

Хотел было Данилка возразить, что Семейку стариком называть рано, да удержался. Можно сказать, рукой себе рот прихлопнул, пусть и незримо. Ведь к чему-то же кладознатец клонил?…

– Татарин тот уж немолод, – продолжал Абрам Петрович. – И скоморох тоже, поди, до внуков дожил. А тебе, чай, годочков двадцать? Самые святые годы! Уже и разум есть, и силушка, и грехов не накоплено! Или уж накопил?

– Да наберется, – сразу вспомнив Федосьицу и покраснев, буркнул Данилка.

– Ох, знаю я ваши молодецкие грехи! Эти – Господь прощает, – обнадежил кладознатец. – Так вот что я сказать хочу. Вы же все втроем на ту харю набрели?

– Втроем, – согласился Данилка.

– А как это вышло?

– По делу ехали, службу исполняли, торопились, после дождей дорога в лесу топкая, решили тропами, там посуше, – объяснил Данилка. – Вот я ее и увидел.

– Стало быть, запомнили, где та харя, и дальше поехали? Вокруг не шарили?

– Так торопились же! – Данилка похвалил себя за то, что вспомнил уговор – не рассказывать кладознатцу о мертвом теле.

– Так послушай меня, свет. Коли мы вчетвером за кладом явимся, трое старых да один ты – молодой, кладу это может не понравиться, он еще подумает – даваться в руки или нет. Он, может, и вовсе не покажется.

– А как он показывается?

Данилке представилось почему-то, что земля под ногами делается прозрачной, и в глубине сама откидывается крышка окованного сундука, и из него распространяется голубое сияние жемчугов и самоцветов…

– По-всякому бывает. Случается, что и в свином образе. Ты крестишься от ужаса – откуда это ночью свинья в лесу взялась? А это клад вышел, тебя испытывает. А мне как-то в подлинном своем виде показался. Был косогор – и нет его, а стоит сундук, весь железными полосами окован, аршина два в длину, не меньше, и обтыкан по бокам большущими костями! У меня – мороз по коже! Я его закрестил – он и пропал. Кто его знает, чьи это кости. Я ведь, свет, когда иду клады брать, и образа с собой беру, и ладанки, и молебны служу.

– И помогает? – спросил Данилка.

– Я вот с боярином одним, имя называть не стану, клад брал. У него старая кладовая роспись имелась, но он в ней разобраться не умел. И как собрались мы – молебен отслужили, исповедались оба, причастились. И взяли мы кубышку с серебром и с золотом, еще в Смутное время зарытую. Боярин щедрый был – я десять рублей у него взял. Так вот, послушайся, молодец, доброго совета! Уйди ты тихонько от своего татарина со скоморохом! Ты ведь и сам знаешь, где та харя к дереву приколочена! Мы вдвоем пойдем да и возьмем клад!

Такого предложения Данилка не ожидал. И тут же вспомнил предупреждение Третьяка – мол, чересчур хорошо кладознатец понимает свою выгоду…

– Нет, батюшка Абрам Петрович! – твердо сказал он. – Товарищей обижать не могу!

Должно быть прав был дед Акишев, утверждая, что упрямство у Данилки на лбу написано. Кладознатец, видать, разумел той же самой грамоте, что и дед, слово прочитал и выводы сделал.

– Та что ж ты ершишься? Ты до конца дослушай. Я тебе про что толковал? Что клады стариков не любят, что охотнее к молодым в руки идут! И вот я придумал, как клад обмануть, а ты сразу «нет»! Мы за кладом-то пойдем вдвоем, а как добудем – поделим на четверых! Как тот скоморох говорил, каждому – четвертую часть. Им и трудиться не придется – готовенькое принесем!

Рассуждение казалось разумным.

– Стало быть, вдвоем поедем? – уточнил Данилка. – А им потом подарок преподнесем?

– Правильно ты молвил – подарок! Вот отслужим мы с тобой молебен святому Иоанну Новгородскому, который распечатать сосуд с кладом помогает… Да ты, чай, про такого святого и не слыхивал? Погоди, уж я тебе расскажу!