Кровавый жемчуг

– Да знаю я, как он беса в рукомой посадил, – не желая продолжать этот странный разговор, отвечал Данилка. – Знаю, как на бесе в Иерусалим летал!

– Коли знаешь, так и слава Богу, – совершенно не обидевшись, сказал Абрам Петрович. – А вот про то, что после молебна следует взять девятичиновную просфору, в честь девяти чинов ангельских, и с ней идти клад брать – того ты не знал!

– Куда уж мне… – Данилка сделал обиженную рожу.

Ему показалось странным, что старик вдруг взялся объяснять ему такие тонкости ремесла. Но тут же пришло понимание – завлекает!

– А еще могу научить, как клад закопать, – пообещал Абрам Петрович. – Там тонкостей и премудростей много, но главное – поставить кладу ограду. Хоть из сухой травы, хоть из рыбьих костей! А заговор такой – кладу я, раб Божий, поклажу, каменным тыном огораживаю, каменной дверью запираю, на тридевять замков, на тридевять ключей, во един ключ, во един замок, через этот тын никому не хаживать, никакой птице не летывать. Вот так ограда словесно образуется.

– И этого довольно? – спросил Данилка.

– Нет, еще замок заговору нужен. Замок и ключ. Вот замок – как утвержден Иерусалим на земле, так да утвердится клад мой в земле твердо, будь заговор мой от востока до запада, от седьмого неба и в третью бездну!

Кладознатец увлекся – его голос и до седьмого неба воспарил, и в третью бездну с громом и грохотом сорвался, а в глазах такое просверкнуло – и Боже упаси!..

Данилка испугался, что сейчас вся купеческая дворня на такую проповедь сбежится, но люди, видать, уже притерпелись к затеям кладознатца.

– А вот и ключ, – уже спокойнее продолжал Абрам Петрович. – Отдам ключ Михаилу Архангелу, Михаил Архангел – Гавриилу, Гавриил Архангел – матушке Пресвятой Богородице, а матушка Пресвятая Богородица – во Иордан-реку белой рыбе. И потом – трижды зааминить.

Странным показалось Данилке, что Богородица не нашла лучшего места, чем чрево какой-то рыбины. Будь тут сейчас Тимофей – богословская закавыка решилась бы просто, одним ударом пудового кулака, и лишилась бы Москва своего главного кладознатца.

Где-то в глубине души Данилка понимал, что Тимофей, взяв на душу этот грех, недолго бы его замаливал. Сказано же – «ворожею убей». Эти слова вовсе незачем было в Священном Писании вычитывать. Их всякий батюшка в проповеди не раз повторял, отваживая прихожанок от любовных приворотов и гаданий.

– Так вот, – уже совсем деловито молвил Абрам Петрович, – ты товарищам ничего не сказывай, чтобы не сглазить.

– Ин ладно, – Семейкиным словечком отвечал Данилка.

– Я сейчас с ними уж как-нибудь сряжусь, и вы все уходите. А ты ближе к вечеру сюда ко мне прибежишь. Я лошадь с телегой раздобуду, поедем, поглядим место. Потом тебя, куда нужно, привезу и начну готовиться клад брать. Понял, свет?

– Как не понять!

– Ну так ступай к своим-то.

Данилка, опять же вдоль стеночки, делая вид, будто таится, вернулся к Семейке с Третьяком. И тут же прибыл Филатка, неся под полой не кружку, а целую скляницу.

– Соглашайтесь на все, – только и шепнул Данилка товарищам. Да еще и подмигнул – мол, дельце-то занятное!

Абрам Петрович подошел неспешно.

– Столковались ли? – спросил.

– Столковались, – отвечал Семейка. – Медвежью харю мы видели на Троицкой дороге. Коли хочешь, тебя туда свезем на своих лошадях, чтобы ты поглядел и решил – берешься или нет.

– Как это – не берусь? – удивился Абрам Петрович.

– Сам же говорил – клады и проклятые бывают. Ну как этот – проклятый? Мы тогда от него сразу отступимся.

Кладознатец призадумался.

– Есть у меня свой способ про клад узнать. Я ворожить умею. Но это делается ночью. Так что завтра хорошо бы нам встретиться, и тогда я вам скажу – проклятый клад или благословенный.

Данилка стал мелко кивать Семейке и Третьяку – мол, соглашайтесь!

– Стало быть, выпьем за то, чтобы промеж нас было согласие, – предложил Третьяк. – А завтра об эту же пору мы к тебе придем разговаривать.

Данилка отхлебнул один глоточек и передал скляницу Филатке. Тот тоже злоупотреблять не стал. Пока старшие пили, дух переводили, да о вине словечком обмолвились, юный скоморох подтолкнул Данилку:

– Гляди-ка!.. Вон, вон, в саду…

– Кто это? – шепотом спросил Данилка. – Инок, что ли?

– А шут его знает, только он во все время беседы тут околачивался. И когда я за вином бегал, и когда обратно…

Человек, которого заприметил Филатка, был из тех, о ком говорят – его черт чесал, да и чесалку потерял. Вороная грива почище, чем у Голована, разве что не торчком, падала на лоб, на плечи и спину, незаметно перетекала в окладистую спутанную бороду. Так мог бы выглядеть пустынник, десять лет не видавший в зеркале своего отражения, а от гребня навеки отказавшийся ради смирения плоти.

– Вольно же этому купчишке Огапитову прикармливать всякий сброд… – без избыточного уважения к кладознатцу шепнул Филатка.