Кровавый жемчуг

На Солянку пришли слишком рано – Семейки еще не было. Зашли в церковь, помолились о благом исходе своего дела, и туда же Семейка заглянул – догадался, где своих искать. Время было обеденное, но все четверо проголодаться не успели, опять же – лето, жара, и человек, которому по такой жаре приходится за стол садиться, никогда не уверен, что сможет проглотить хоть кусочек. А больше всего хочется ему лечь в тень и дремать.

Но с этой бедой на Москве выучились бороться.

Первым делом не имеющему пока потребности в пище хозяину ставят на стол не законную рюмку водки с куском ржаного хлеба, а ботвинью – ледяную, красивого янтарного цвета, со свекольным и крапивным листом, с осетринкой. И еще с багренцем – мелко колотыми кусочками льда, не того, что рубят на Москве-реке и загружают в погреба-ледники, уже довольно грязного, а из тех льдин, что в ледоход идут с верховий, и их нарочно багрят с берега, чтобы продать подороже. Съев мисочку, почувствует хозяин, что мог бы и больше, и уж тогда ему подают наваристые щи.

У охраняющего ворота дворника Третьяк осведомился – кончили в доме обедать или еще не скоро? Дворник спросил, а не к Абраму ли Петровичу гости? А коли к нему, так добро пожаловать, у баньки лавочка в землю врыта, под двумя яблоньками, там можно обождать, пока его хозяин, Фома Иванович, отпустит.

– Коли нас ждет – значит, не только он нам, а и мы ему нужны, – заметил Семейка. – Видать, не дается ему в руки тот горшок денег.

– С этим народом, с кладознатцами, держи ухо востро, – предупредил Третьяк. – Свою выгоду очень хорошо понимают! И говорить с ним будем по-умному.

– Тебе виднее, – отвечал Семейка.

– Про мертвое тело ему знать незачем – испугается и не захочет помочь. Кому охота с покойником связываться?

– И я о том же предупредить хотел, – Семейка строго поглядел на Филата и уж особенно сурово – на Данилку.

– Нишкните, – шепотом потребовал Третьяк. – Подойдет неслышно – ввек потом не расхлебаем.

Данилка, не принимая участия в беседе, смотрел на крошечные, зеленые, но уже начинающие светиться в листве восковым цветом яблоки. Он не мог припомнить, видел ли когда перед самым своим носом такое диво – новорожденный, еще только собравшийся зреть, плод на ветке. Чем-то ему эти яблочки вдруг сделались милы до того, что захотелось пальцем провести по их еще не вполне округлым, ребристым бочкам.

– Меня дожидаетесь, люди добрые?

Все четверо поднялись с лавочки и разом поклонились.

– Челом тебе бьем, Абрам Петрович, – на правах знакомца сказал Третьяк.

Кладознатец был стар, но еще вполне крепок. Борода и темная расчесанная грива – с сильной проседью, одет в черный долгополый кафтан и с виду совсем бы похож на духовное лицо, да только не та повадка. А если рассудить – какая еще может быть повадка у человека, который за своими кладами Бог весть куда ездит, со всякими людьми сношается, в том числе и с такими, что, учуяв серебришко, могут и засапожник тихонечко достать…

– С чем пожаловали? – строго спросил кладознатец.

И сел посередке лавочки, а Третьяк с Семейкой – справа и слева от него. Филатка же с Данилкой, как молодые, остались стоять.

– Дело у нас незаурядное, – сказал Третьяк. – Сдается нам, что клад мы отыскали, да не ведаем, как взять. Коли поможешь – четвертым в долю возьмем.

– Что же, люди добрые, рассказывайте. Чем могу – подсоблю.

– Да ты помнишь ли меня, Абрам Петрович? – догадался спросить Третьяк.

– Много всякого народу видывал, меня почитай что вся Москва знает, а мне всех и не упомнить.

Данилка подивился тому, как старик свою забывчивость на пользу делу оборотил. И внимательно вгляделся в лицо кладознатца. Стар ли? Помоложе деда Акишева будет. Взгляд – исподлобья, нехороший взгляд. И, видно, будет старичище цену себе набивать…

Третьяк, видя, что его не признают, в знакомцы набиваться не стал. Не детей же с кладознатцем крестить!

– Случайно набрели мы в лесу на знак – медвежья харя, из дерева резанная, к дереву привязана на такой высоте, что конному хорошо видать, а пеший, пожалуй, и не заметит. И вот подумали – а не знак ли это, что клад рядышком схоронен? Может, и под тем же самым деревом?

Третьяк замолчал.

– Может, и знак, – согласился старичище. – Да только прежде, чем розыском заниматься, подумали ль вы, что не всякий клад благословенный? Что многие – и от нечистого?

– Подумали, батюшка Абрам Петрович. Но сам посуди, пока ты нас не поведешь клад брать, откуда нам знать – проклятый он или благословенный? – спросил Третьяк. – Вот коли мы с тобой срядимся, да за кладом пойдем, да начнем копать, да клад себя и окажет – тогда и будем думать! А коли заранее от страха трястись, так в нищете и помрем! На тебя вся надежда!

– Это ты верно молвил! – одобрил кладознатец. – Выходит, все вчетвером ту харю сыскали.

– Втроем, милостивец, – вмешался Семейка. – Мы двое да этот мой подручный.

Он указал на Данилку. Филатка же был настолько юн, что говорить о нем как о равноправном мужике со старым кладознатцем было бы, может, даже глупостью…

– По-честному делитесь, это хорошо, это Богу угодно. А что – с добычи много ли на храмы пожертвуете?