Кровавый жемчуг

– А про него всякие слухи ходят. Ты еще мал, да и ты молод, – это относилось к Семейке, – а я уж пешком под стол ходил, когда наши поляков из Москвы вон выбили. А было это, чтобы не соврать, в сто двадцатом… или в сто двадцать первом?… Батя сказывал – на третий день, как новый год наступил, в сентябре, значит. Длилось Смутное время немало – лет с десяток, поди. Поляки шарили всюду, и все, что можно было, от них добрые люди прятали. А что не удалось упрятать, то они брали и с собой возили. Как им хвост поприжали – тут и они принялись добро в землю закапывать.

– Ты про котел-то расскажи! – напомнил Данилка.

– Обычный котел, говорят, был, не слишком большой, медный и с крышкой. Когда поляки в Москве обосновались и обители грабить начали, сказывают, матушки-инокини из Никольской обители…

– Это где же такая? – удивился Семейка.

– А на Никитской была, еще при покойном государе сгорела. Так вот, обобрали матушки все оклады с образов, все жемчужное шитье, все дары, что обитель от бояр и от государя получала, взяли и сложили в котел. И три молодые инокини как-то ночью повезли его в лес – хоронить, да и не вернулись. Полякам ли в лапы попались, иное что стряслось – неведомо. А про то, что есть такой клад, котел с жемчугом, многие слыхивали.

– Коли сестры – откуда у них медвежья харя? – разумно спросил Данилка.

– А с чего ты взял, что харя на котел с жемчугом глядит? – не менее разумно спросил его Семейка.

– И харе у инокинь взяться неоткуда, и та, что ты, Данила, сыскал, на что-то иное глядит, а про котел я к слову вспомнил. Маленьким был, хотел его откопать. А хорошо бы – сразу бы поднялись! И скоморошество бы побоку.

– Нет, дядя Третьяк, тот клад – не про нас.

– Это почему же?

– Что у церкви взяли, то церкви же и нужно вернуть.

Семейка сказал это до того строго, что Третьяк, собравшийся было возражать, лишь кивнул.

– А куда возвращать-то? – встрял Данилка. – Той обители уж лет тридцать, почитай, нет!

– Мало ли обителей на Москве? А то, что люди Богу отдали, обратно в мир возвращать негоже.

Данилка вздохнул – вот и еще один проповедник сыскался. Мало было Тимофеевых нравоучений!

– Так как же мне с тем мужичком-то быть, со вторым кладознатцем? – спросил Третьяк.

– А о чем ты с ним условился? – полюбопытствовал Данилка.

– А встретиться уговорились сегодня на закате у Николы Угодника, что в Столпах. Сразу вас с ним и познакомлю. Я сказал – с товарищами посовещаться надо. А он мне – ну, совещайтесь, только знайте – я за помощь и возьму дешевле, и головы вам всякой ересью морочить не стану. И телега с лошадью, говорит, тоже у него есть.

– Ин ладно, – молвил Семейка. – Времени в обрез. До вечера, Третьяк!

– Бог в помощь!

* * *

Стенька извелся, шатаясь взад и вперед вдоль боярского забора.

Отец Геннадий немилосердно задерживался. Коли он понял, что Артемка Замочников обречен и переносить его в обитель бесполезно, то что же это за исповедь такая бесконечная? Как если бы тот Артемка был налетчиком со Стромынки или с иной большой дороги и числил за собой под двести душ покойников!

В первые счастливые месяцы их супружества Наталья научила Стеньку измерять время молитвами. Поставит что следует в печь и другими домашними делами займется, а сама знает – чтобы, скажем, яичко сварилось, десяти «Отче наш» должно хватить, притом читать следует вдумчиво, а не частить, как порой бывает в церкви. И душе спасение, и яичко не сварится до того, что желток окаймлен синим.

Эту нехитрую науку Стенька вспомнил, когда мерил шагами забор боярина Буйносова. До сих пор ему не доводилось молиться за болящих и помирающих, поэтому подходящей молитвы он не знал, своими словами обращаться к Богу он не решался, и потому приспособил один из немногих известных ему тропарей.

– Спаси, Господи, люди твоя и благослови достояние твое, – бормотал он, мысленно добавляя: того горемыку Артемку, коли будет на то твоя воля!

– …победы православным христианам на сопротивныя даруя… – бормотал он дальше с мысленным определением «сопротивных»: это были те, по чьей милости пострадал ключник, и нехристи, заварившие диковинную кашу с медвежьей харей. В какой-то мере слово относилось и к государевым конюхам…

– …и Твое сохраняя крестом Твоим жительство!

Стеньке казалось, что этот тропарь он прочитал не менее тысячи раз, перемежая его «Отче наш» и «Богородице, Дево, радуйся». На самом деле вышло, конечно, поменьше. И, удивительное дело, странная молитва земского ярыжки оказалась настолько искренней, что дошла до Господня слуха.

По ту сторону забора началась возня. Створки задрожали, качнулись и медленно поехали вовнутрь.

Первым вышел отец Геннадий, за ним два боярских холопа несли носилки, на носилках же, покрытый льняной простыней, лежал лицом вниз человек. Стенька кинулся к нему, незнакомому, как к родному. Мертвого-то несли бы лицом вверх!

Шествие замыкал юный инок, к которому цеплялся человек, один вид которого заставил Стеньку стать в пень.

– Ты ему, чернорясому, растолкуй – его счастье, что боярин отъехал! Боярин этого дела так не оставит!

Инок отворачивался и отмахивался.