Королева Бедлама

Приближаясь к этой улице роскоши, он обогнул фермерскую телегу с живыми свиньями и поднял взгляд на возвышающийся впереди холм. Пускай под ногами богачей с Голден-Хилл-стрит лежала простая утоптанная земля, зато в домах проживал весь цвет нью-йоркского высшего общества. И что это были за дома! Двухэтажные, с затейливой архитектурой, из красного, белого и желтого кирпича, благородного камня кремовых и серых оттенков, с балкончиками, террасами, куполами и окнами граненого стекла, глядящими в разные стороны света на порт, город и леса, они как будто отмечали все, что происходило и еще произойдет в истории и будущем Нью-Йорка. Вне всяких сомнений, здесь жили семьи, внесшие огромный вклад в процветание города и справедливо вознагражденные за свою деятельность и финансовую смелость. Все, кроме Лиллехорна, разумеется, который обитал в самом маленьком домишке на западном конце улицы. Деньги ему достались от свекра, однако городские аристократы не спешили гнать главного констебля из своих рядов, ведь из него получился замечательный мальчик на побегушках.

Улицы здесь были выметены и постоянно очищались от неприятных куч навоза, с коими приходилось мириться рядовым горожанам. Раскидистые деревья приглашали побездельничать в прохладной сени там, где бездельников не терпели, а геометрически выверенные сады с пышными цветочными клумбами насыщали воздух дивными ароматами — быть может, чересчур дивными для носов, привыкших к запахам корабельной смолы и жареных колбасок в том царившем внизу хаосе, что у простых смертных назывался жизнью.

Мэтью продвигался по тротуару на восток, то и дело ныряя в тень и вновь выныривая на яркое солнце. Все вокруг казалось сдержанным, тихим, чопорным, и чудилось, будто из мраморных залов доносится едва слышное тиканье напольных часов с маятником, что задолго до рождения Мэтью отсчитывали время для сновавших из комнаты в комнату слуг. При всей своей природной назойливости и умению проникать туда, где его не ждали, Мэтью несколько оторопел при виде этих дворцов. Безусловно, он бывал на Голден-Хилл-стрит уже не раз, но лишь мимоходом. Сейчас же ему предстояло приблизиться к двери, снятой с какого-нибудь шотландского замка, и — подумать только! — постучать в нее. Капитаны складов, генералы сахарных заводов, герцоги кредитных учреждений, бароны работорговли, графы лесопилок, принцы недвижимости, императоры доков — все они жили здесь, где трава была зелена, а гравий подъездных дорожек блестящ и бел, как первые зубы младенца.

Мэтью прошел вдоль пятифутового кованого забора с острыми пиками и увидел простую железную табличку с фамилией «Деверик». Путь на дорожку из песчаника, ведущую к парадной двери, преграждала калитка, однако она оказалась не заперта. Мэтью отметил, как бесшумно она открылась, пуская его во владения: он-то почти ждал возмущенного визга. Мэтью прошагал по дорожке и очутился под изящным голубым навесом крыльца. Одолев шесть ступеней, он потянулся к медному дверному молотку и… замешкался. В конце концов, он простой секретарь, какое право он имеет беспокоить Девериков? Это ведь дело главного констебля, не так ли? По долгу службы Лиллехорн обязан найти и поймать Масочника.

Да-да, все это так. Но Мэтью уже имел возможность наблюдать, как мыслит главный констебль — квадратными кругами и круглыми квадратами. Если ждать, пока он изловит Масочника, никакая «Уховертка», выходи она хоть ежедневно, не поспеет за убийствами. Нет, таинственную связь между врачом, маклером и попечителем приюта под силу раскрыть только Мэтью. Вдобавок новое обстоятельство зудело в мозгу надоедливым комаром: куда подевался блокнот Осли?

Он собрал в кулак всю силу воли, крепко ухватился за дверной молоток и дал хозяевам понять, что им нанес визит Мэтью Корбетт.

Дверь открыли почти сразу. На Мэтью воззрилась грозная, худая и жилистая женщина в сером платье с кружевным воротничком под горло, лет сорока. У нее были светлые волосы пепельного оттенка, убранные в строгий пучок, и глубоко посаженные карие глаза. Она молча осмотрела Мэтью, задержав взгляд на пятне от эля, и явно осталась самого скверного мнения обо всем, что увидела, начиная от шрама на лбу и заканчивая потертостями на башмаках.

— Я бы хотел поговорить с мистером Девериком, если можно, — сказал Мэтью.

— Фот как! Мистерр Деферик, — заговорила женщина с сильным иностранным акцентом, не то австрийским, не то прусским, словом, староевропейским, — скончался. Ефо будутт хоронить сефодня ф тфа часа дня.

— Нет-нет, я имел в виду мистера Деверика-младшего, — поправился Мэтью.

— Этто нефосмошно. До сфиданья. — Она начала было закрывать дверь, но Мэтью подставил руку и не дал ей это сделать.

— Позвольте узнать почему?

— Мистерра Деферика нет дома. Мне есть запрещено гофорить.

— Гретель, кто там? — раздался голос у нее за спиной.

— Это Мэтью Корбетт! — тут же нашелся он, да только крик вышел слишком громкий для этих мест: Гретель посмотрела на него так, словно намеревалась пнуть его в самую мягкую точку отполированным до блеска черным сапогом. — Можно вас на минутку?