Колдун с Неглинки

Старики крякнули и погребли к выходу, Мирон для очистки совести вытерпел еще секунды две и вылетел из парной, чувствуя себя метеоритом, входящим в верхние слои атмосферы. Шипя и исходя паром, он погрузился в ледяную купель и задергал руками и ногами, судорожно перемещаясь от бортика к бортику. Тело словно перестало существовать — он стал целым миром, слился с водой и одновременно летал под потолком. Ничто больше не имело значения, и только одна мысль — невыносимо важная, содержавшая всю мудрость человечества, — не давала ему покоя.

Тот бородатый дед все еще не вышел.

Мирон выбрался из купели, поправил дурацкую шапку, и пекло вновь разверзлось перед ним.

Дед сидел как сидел, бородища облепила его до пупка, пальцы на ногах шевелились. Как его только удар не хватит… Мирон сел напротив и стал наблюдать.

— Дава-ай!

Парную заволокло. В дверь сунулись было отец с сыном лет девяти, но передумали. Снова кумариново запахло скошенной травой. Дед сидел. Глаза пришлось закрыть, чтобы не лопнули.

— Дава-ай! — лютовал дед. — Дава-ай!

От жара и терпкого запаха у Мирона начались галлюцинации: на деда не смотрел, а все равно видел — и даже понял то, чего не знал: что дед не человек. Пахло донником.

— Эй, — прохрипел он. — Как там тебя? Поговорить надо!

Дед чуть опустил голову — и над бородой показались глаза и мясистый нос. Сверху нависали брови, так что все это будто лежало в волосяном гнезде. Рыкнул:

— Пересиди меня!

Мирон вытер лоб.

— Всего-то делов… Водички только выйду глотнуть.

— Выходить. Нельзя. — Он снова утвердился в своем углу и раззявил черный провал рта. — Дава-ай!

Ладно, подумал Мирон, сам напросился. Хотел создать вокруг себя освежающую прохладу, и поначалу так и было: легонько подуло, нежно касаясь раскаленной кожи. Мирон откинулся на полок и приготовился сидеть, наслаждаясь, но температура продолжала стремительно падать — и не только там, где он был. Ветер усиливался — в парилке наступил мокрый холодный март. Дед из себя выходил. Орал свое «давай», но банщик, как назло, куда-то делся. Мирон уже натянул на плечи полотенце — хорошо, что терпеть пришлось недолго: топая лапищами, дед вывалился из парилки первым.

Ничего себе в баньку сходил…

Народу в мыльной поприбавилось, но деда видно не было, так что сначала Мирон как следует помылся в душе — банного экстрима с него хватило. Теперь нужно было разыскать деда-банника и задать ему кое-какие вопросы. Решил проверить в зале с античным бассейном: оттуда как раз выходили люди, скорее всего сами не понимая, почему им резко расхотелось плавать. Там банник и сидел, трясясь от холода. Борода всплыла и шла легкой рябью на поверхности воды.

Мирон помедлил и спустился по лесенке. Банник глянул сурово, но все же заключил:

— Так и быть, отвечу тебе, новый колдун.

И откуда они все про него знают?..

— Сперва скажи, как тебя звать-величать, — само собой вырвалось у Мирона.

Дед осклабился.

— Зови меня Кум-Сват.

— А что, Кум-Сват, часто кикиморки захаживают? — продолжил он в том же идиотском тоне. Думал одни слова, а получались другие.

— Отож. Зябнут, ходячие. — Вода в бассейне захлюпала от мелкой дрожи. — В тепло тянутся.

— Вику ищу. Была недавно, может, видел или чего слыхал?

— Слыхал… — поскреб в затылке банник. — Да чой-та забыл. Обдериху спрашивай, она у них за старшую.

— Кликни мне ее!

— Машка-Марфушка! — затрубил банник так, что от эха со всех сторон заложило уши. — Машка-Марфушка, поди сюда! Ах ты ж, — добавил он обычным голосом, который шел из него, как из пустой бочки, — ей-то нет сюда ходу!

Логично, что нет, раз отделение мужское…

— Веди туда, куда есть, — вздохнул Мирон и выбрался из воды.

Пока он оборачивался полотенцем и надевал шлепанцы, банник терпеливо ждал, свесив руки. Повел не в мыльную, а за дверь для персонала. Мирон ждал, что его вот-вот остановят, но навстречу никто не попадался: вероятно, такова была банникова воля, а он, как ни крути, здесь главный.

Узкая лесенка в конце коридора привела в котельную, здесь стоял непрерывный вибрирующий шум. Однако технику посмотреть не удалось: банник снова свернул, на этот раз в комнатушку без окон, где бесконечными стопками лежали упакованные в целлофан полотенца. В углу примостился продавленный диванчик, рядом на столе подсыхал в пустой чашке чайный пакетик.

— Машка-Марфушка! — гаркнул банник, и Мирон затолкал обратно в горло почти прозвучавший крик.

Если банный дух еще напоминал человека, то дама из Женского разряда — весьма условно. Куда бы ни смотрел Мирон, получалось как будто невежливо: пялиться на клыки, торчащие изо рта Машки-Марфушки, было едва ли более подходящим, чем на голую грудь и тем более когти, по длине соперничавшие с пальцами.

— Что? — равнодушно поинтересовалась Машка. — Ободрать его?

— Нельзя, — досадливо пояснил дед. — Он изволения попросил, а потом в парной меня пересидел.

— Как так-то, старый? Никак, согрелся наконец?

— Согрелся, как же… Давай отвечай ему, чего спросит.

И вроде как подмигнул ей, а она в ответ, — но, может, почудилось.