Колдун с Неглинки

Алиса выбралась из шалаша и повисла у него на шее первой. Марта, высунув голову, смотрела на лежащего на полу человека.

— Он нас не заметил, — твердила Алиса, — мы сидели внутри, как невидимки, он несколько раз глянул прямо на меня и дальше пошел. Потом лег — и вот. Что с ним такое?

— Смотрит в своей голове кино о смерти сестры, — зло сказал Мирон. — Все то, что он и так уже представлял, но сейчас оно выглядит красивее и ярче.

В глазах человека, не вытекая, стояли слезы. Фраппе склонилась над ним и коснулась пальцами шеи.

— Мира. Он умер…

— Идем, — заторопила Алиса Марту, — побудем внизу.

Когда они вышли, Фраппе закрыла лежащему человеку глаза и вытерла о штанину влажную ладонь.

— Позвони Этери. Ноа бы позвонил.

— Он убивал людей?

— Нет, — растерялась Фраппе. — Но он спрашивал у нее, когда не знал, как поступить.

Она протягивала его телефон. Когда только успела прихватить?

Этери ответила сонно, но сразу.

— У меня в доме труп, — сказал Мирон, слыша свой голос не изнутри, а будто извне — это кто-то другой, не он говорил.

— Боже, Мира! Минут через пятнадцать будем.

Он сел на паркет возле тела, Фраппе сделала то же самое с другой стороны.

— Я его убил.

Было слышно, как по Машкова, разбрызгивая лужи, проезжает машина. Люди в доме, к которому было пристроено «яйцо», должно быть, спали и не знали, рядом с чем они спят.

— Ты скучаешь по Ноа?

Фраппе не ответила — только марионеточно закачала головой, и ее мягкие, похожие на шерсть волосы колыхались в такт.

— Я тоже. Все бы отдал, чтобы его вернуть. Он бы как-нибудь получше решил.

— Или сидел бы на твоем месте и ждал Этери. Ты не знаешь. Все, что ты делаешь, — хорошо и правильно. Ты беспокоишься о других… И забываешь о себе. Сколько ты уже не высыпаешься?

— Похоже, Ноа зашил в тебя то, что хотел бы услышать от мамы.

— Ноа не знал свою маму. Но его нашла Жура. Она пыталась заполнить пустоту. Ноа никогда никого не любил. Он говорил, что чувствует боль, когда к нему прикасаются, но я не знаю, когда это случилось с ним в первый раз. Должно быть, еще до встречи с Журой.

Ангелы на потолке стали алыми, затем синими и снова алыми.

— Я открою.

— Чувак, по-дурацки вышло, — шепнул Мирон. Внизу загрохотали голоса, только зал под крышей все еще тонул в темноте, вспыхивали и гасли лампочки гирлянд, которыми Марта украсила шалаш. — Я точно не хотел. Блин, я не хотел.

Верхний свет ослепил. Тяжелая рука в полицейской форме хлопнула по плечу: «Не рассчитал, бывает». Он хотел сказать, что рассчитал, что все это только случайность и самозащита, но врач, который осматривал тело, перебил:

— Как он вообще сюда дошел-то…

И на одну долбаную секунду стало легче. Мирон сел на матрас в шалаше Марты, наблюдая, как упаковывают и выносят тело, лежал под моргающими лампами, пока Этери задавала вопросы, и долго смотрел в темноту, когда наконец погасили свет.

Глава 4. В Сандунах не бывал — Москвы не видал

Прямо на стене дома-яйца кто-то написал красным маркером: «Нас не сбить с пути, потому что мы не знаем, куда идем».

Как и договаривались, в десять у подъезда ждал черный человек на черном седане. Мирон вышел, пряча глаза за солнцезащитными очками, и сел позади водителя. Коротко поздоровались.

— Адрес знаете?

— Этери Даниэловна все объяснила.

Курьяново. Прежде Мирон не слишком много знал об этом районе. Переехал к телке в Курьяново, стали потрошить кооператив с друзьями, убили цыганку, так вышло…[4] И еще на местную станцию аэрации приплывали трупы жертв битцевского маньяка. Этери не хотела, чтобы он ехал. Не видела смысла: о смерти сестре все равно сообщили раньше.

Тот разговор он не особо помнил, потому что, вместо того чтобы слушать, приближал и отдалял панораму улиц в гугле: частный дом в Первом Курьяновском проезде, два этажа и беседка, розовая штукатурка, вокруг кусты и деревья. Чего искал? Не мелькнет ли в окне силуэт зомби-прислужника? Не мелькнул. Мирон «прошагал» чуть дальше: стадион, электростанция, гаражи… И Этери сдалась. Только попросила не садиться за руль и подрядила в компанию похоронных дел мастера Константина на личном транспорте. Константин рулил и молчал, Мирон листал фотографии Курьяново: покрытый серебрянкой ростовой памятник Ильичу, Дом культуры в звездах и с колоннами, малоэтажная застройка — субурбия, с трех сторон ограниченная Москва-рекой, а с четвертой — железнодорожными путями.

Когда седан остановился у розового дома, Мирон сунул телефон в задний карман.

— Здесь подождите.

Он вышел. Тишина стояла невероятная. Единственный автомобиль на всем Первом Курьяновском — Константина; местные, должно быть, загоняли машины во двор. Калитка была едва заметна за кустами. Мирон без труда сдвинул шпингалет с другой стороны, просунув руку между досками.

К дому вели потрескавшиеся бетонные плиты с пучками травы между ними. Прежде чем подойти к двери, Мирон постоял под окнами. Сначала было тихо, а потом он услышал — и одним прыжком оказался на крыльце.

— Света! Света, откройте!