Колдун с Неглинки

Мирон послушно опустился на пол и старался не дышать — хотя дышать хотелось отчаянно, — пока его левую руку тянули веревкой к одной батарее, а правую — к другой. Фраппе выбралась из норы постирать носовой платок и с интересом наблюдала за сценой. Этот ходячий труп тем временем развернул непрозрачный пакет со стершейся краской и извлек уже знакомую пилу.

— Хороший дом. Соседей нет.

— На хрена… — застонал Мирон.

— Прости, пацан. Я тебе зла не хочу, но поменять надо. Вот эта… — Он отшвырнул обрубок руки и поддал ногой так, что тот подкатился к Мирону и теперь будто указывал на него пальцем. — Десять лет служила. Сам ампутировал старухе одной.

— Как ее звали?

— Тебе-то что.

— Калерия?

— Угадал. Спаси мне, говорит, руку, я тебе отплачу, я все могу. Так и сказала: все. Бредит, думаю, бабка в лихорадке. А у меня зуб с утра болел, еще операция эта. Сказал. Она по ладони поводила, пошептала… Тут выпить есть?

— В баре.

— Ого, пацан… — Он выбрал бутылку водки из запасов Ноа, хлебнул из горла и поднес к губам Мирона. Тот помотал головой. — Зря, зря…

— А руку? Можно было спасти?

— Нет. Реально нет, не вру тебе. Я ее спросил: если все можешь, чего сама не излечишься? А она: мертвое оживить и живое убить — не про нашу честь. Вот так. Ну, давай начинать.

Мирон представил, как вопит от боли, на шум прибегают Алиса и Марта, тут всё в кровище, этот сокрушается о свидетелях, достает свой нож…

— Енот, что ли?

— Енотиха, — отозвался Мирон чуть слышно. Фраппе как раз навернула круг по кухне и задержалась, чтобы обнюхать руку Калерии. — Фу! Фу, Фраппе, не трогай!

— Кусается? Нет? Ну и мода пошла — у кого свиньи, у кого еноты…

Когда зубья пилы примерились к запястью, Мирон крупно вздрогнул.

— Зачем вам моя рука?

— Время тянешь? Ну ладно. — Водка снова булькнула в перевернутой бутылке. — Я умираю, пацан. Сколько дашь мне?

— П-пятьдесят?

— Мне тридцать семь.

— Здоровьечко лет десять как посыпалось?

— Ни о чем не жалею. — Он неловко присел рядом. — Есть у меня сестра младшая, любимая, единственная. Красавица — ты бы видел. Стала гулять с дружбаном моим, с-ка, лучшим, с гребаным Виталиком. Береги, говорю, ее, не дай бог пожалуется. А эта тварь мне прям в глаза: ты че, Саня, ты как такое подумал, ну и… Будьте счастливы. Свалил Виталя в армию. Вернулся. Дембель в деревне отмечали. Я тогда в больнице дежурил, в мою смену ее и привезли. Они ей не тело — душу поломали. Думаешь, был суд? Следствие? Ни-че-го. Отбрехались, скоты, типа не с ними была. Там еще баба одна прикрыла… Ладно, долгая история. Калерия подвернулась, когда я сестру в третий раз из рехаба забирал. Ампутация прошла штатно, руку я собирался отправить на гистологию, как полагается, да просто на дурачка сделал, как бабка делала, — пальцем в ладонь потыкал. В мертвую ладонь, ха. Загадал выигрыш в лотерею, руку себе забрал. Прикинь — выиграл. Купил тачку и ружье. Сначала Витальку грохнул, потом корешей его. Сижу и думаю: че наделал? Легко парни ушли, всем бы так. Откопал. Домой притащил. Пьяный был в дым. Смотрел то на них, то на руку эту, по-трезвому мне бы такое в голову не пришло. Ну и… Ходят они у меня там теперь, сестре прислуживают. В нетленной красоте кроткого и молчаливого духа.

— Отдашь мою руку сестре — она умрет, как ты. Мучительно и неизбежно развалится, — сказал Мирон флегматично.

— Сам-то ты вроде ничего так. Секрет долголетия небось знаешь?

— Валяй, назови хоть одну причину, почему я должен его раскрыть.

Наступившую тишину нарушил приглушенный вскрик Алисы. Мирон приказал:

— Беги.

Алиса побежала, но не вниз, как он надеялся, а наверх, к Марте. Саня схватил нож и выскочил за ней, их шаги загрохотали на лестнице. Мирон дернулся, но веревка держала крепко.

— Фраппе! — Енотихи нигде не было. — Где ты, твою мать?

Фраппе услышала. Клубком кувыркнулась через порог, встала в полный рост — готский прикид, полосатая челка, смоки, ленты Марты так и остались на шее. Пока Мирон молча хватал ртом воздух, она выдернула из подставки кухонный топорик и в два движения его освободила. Быстро тронула губами губы, пробормотала «пришел, себе взял». Затем обхватила его левую ладонь и почти невесомо, без боли провела по ней остро отточенной сталью. Мирон коснулся набухшего пореза и создал, не задумываясь.

— Что ты с ним сделаешь? — нежно спросила Фраппе.

— Смотря что он сделал с ними.

— Хочешь, я пойду первой?

— Хочу, — признался Мирон. — Этого можешь больше не бояться, он не нападет.

Фраппе ему подмигнула.

— Я знаю. Ты идеален и никогда не ошибаешься.

Да уж, само совершенство. Если бы можно было, сбежал бы прямо сейчас, чтобы уже не вернуться. А вместо этого тащился за енотихой-оборотцем, еле ноги переставляя, и знал, точно знал, что не сможет посмотреть. Лучше выцарапать себе глаза, чем увидеть их лежащими там. Из-за него. В ушах появился и нарастал пронзительный писк. Когда Фраппе застучала каблуками по паркету зала, писк достиг максимальной высоты и помешал расслышать ее слова.

— Живые! — кричала Фраппе. — Мира, живые!