— Помнишь меня такой, как в ту встречу, да? А ты мне жизнь спас. Чувствую себя новой, вся тяга ушла. Ты и Сашу мог вылечить? Ладно, не хочешь — не отвечай. Мне не отдадут его тело. Я недееспособная. Была такой — теперь нужно долго доказывать, что все изменилось. Похоронами будет заниматься бабушка, но она в деревне живет, и денег вообще не хватает.
— Хорошо, скажу Константину, чтобы подъехал к ней, обсудят.
— А… — замялась Света, и на секунду Мирон увидел в ее лице — живом, обычном, гладком — прежнее: те же язвы вокруг рта, соловый взгляд и кожу в буграх. — Мне просто вообще приходится все заново начинать, даже на хлеб сейчас нет. У Саши было немного накоплено — я вот вещи кое-какие чистые купила, и на проезд. Пойду работать — и все верну. Вон, кассиром в «Пятерочку», мне все равно куда. Но сначала нужно пройти экспертизу, и суд, и…
Вместо ответа Мирон достал телефон и набрал сообщение. Света сникла и сползла с подоконника.
— Все поняла, ухожу.
— Подожди.
Андрей из Химок прочитал и долго печатал ответ.
«Да пофиг, что без документов, прикрою. Пусть подъедет познакомиться, адрес бара скину. Аванс — да, можно. За Амелию готов терпеть косяки. Но не вечно, братуха, полгода покосячит — и распрощаемся».
— Поздравляю, у тебя есть работа.
Было забавно наблюдать, как вспышка радости на ее лице сменяется страхом.
— Только я ничего такого не…
— А я «ничего такого» и не предлагаю. У приятеля в Химках бар открылся, нужен бариста. Он берет тебя неофициально, аванс заплатит сразу. Он ждет — можешь ехать прямо сейчас.
— Я, — задохнулась Света, — уже работала баристой! Пока могла. У меня получалось, я знаю оборудование и даже могу нарисовать на молочной пенке… — Она зажала рот ладонью, и последнее слово прозвучало неразборчиво: — Ангела. — Света смотрела на то место на полу, где лежал ее брат. Смотрела и смаргивала слезы. — Буду тебе должна.
На том бы и распрощаться, но парн
— Расскажи про Сашу.
Про Сашу, который повторял, что
Глава 5. Улица Лени
Домом пугали детей: «Будешь лениться — отведу в работный дом!» Две последние буквы на табличке с названием улицы затерлись, и осталось только «Ул. Лени». Все сходилось. Бывший санаторий торчал из-за забора, и, проходя мимо, можно было отыскать щель между бетонными блоками и заглянуть на территорию: там иногда появлялись рабыни.
Со столбов забора наружу посматривали видеокамеры, похожие на плоские белые коробочки, а по периметру тянулась колючая проволока — как в тюрьме, чтобы никто не сбежал. Подходить к дому вообще-то было запрещено, но Саша, возвращаясь через лес с футбольным мячом под мышкой, иногда нарочно закидывал его поближе.
Постепенно он разобрался, что в этот работный дом попадали в основном девушки, а мужчины их стерегли. По ночам к пятачку у дома подъезжали машины — трава в этом месте была выкатана покрышками налысо. Тех, кто приезжал по ночам, Саша мысленно называл работорговцами: небось проверяли, сколько их рабыни поработали за день. Работорговцы напоминали отца Вики — те же малиновые пиджаки, — а за спиной у каждого по два охранника в черном, тоже как у Викиного отца.
Что бы ни происходило внутри, Саша предпочитал не искушать судьбу и послушно шел собирать граблями сухую траву во дворе, не дожидаясь бабушкиных угроз.
Вика жила через двор, но пространство соседского участка казалось дырой во времени, на одном краю которой стояла бабушкина изба, а на другом — шоколадно-белый пряничный дворец с башенками и шпилями. Когда Саша впервые увидел территорию, то все слова забыл: кусты вокруг дворца были квадратные, а посередине — фонтан. Через полуподвальные окна Вика показала бассейн, при виде которого Саша аж зачесался от зависти. Вика сказала, что папа у нее бизнесмен, а мама домохозяйка и иногда ездит на шейпинг. Сама Вика училась в Мытищах — каждый день ее отвозили в школу и забирали на машине.
Короче, Саша не понимал, почему Вика с ним дружит, но в выходные она прибегала в гости, лопала бабушкины пирожки, и они вдвоем шли на реку Учу искать трупы. По весне всплывало разное: недавно вот нашли женщину, всю распухшую, но своими глазами Саша никогда еще не видел, и Вика тоже. Так что они бродили по берегу, вглядываясь в желтушную воду, и попеременно вскрикивали: «Вон что-то плавает! А, нет, мусор просто», «Гляди, у того берега!», «Может, под мостками застрял?»
Топали по влажным доскам, всматриваясь в черноту между ними — не качается ли чего? — а когда надоедало, поднимались по отлогому склону и сидели на вкопанных в песок шинах.