Колдун с Неглинки

— Чего не ответить такому добру молодцу. Только пускай сначала, что натворил, исправит. Согрей моего муженька, молодец! А не согреешь — обдеру: ты ж не у меня, а у него изволения просил.

Мирон снова посмотрел на ее когти и сглотнул, внезапно ему сделалось жарко. Надо думать. Что в сказках мертвецов греет? Ничего не вспоминалось, плохо читал он сказки…

— Ну? — нависала обдериха. — Чего молчишь, сдаешься?

— Не торопи!

Работа! Работа греет. Перебрать зерно, пересчитать песчинки, звезды, капли в море…

— Кум-Сват, — не сводя взгляда с когтей обдерихи, сказал Мирон, — ступай-ка по уезду, отыщи всех заложных покойников, что в земле и воде лежат, и на полянке сложи. Только смотри тщательно, пока всех не найдешь — не возвращайся.

— Ха! — обрадовался Кум-Сват и сгинул.

— Подождем, — сказала обдериха.

— Подождем, — согласился Мирон и присел на диванчик.

— Чего чай-то не пьешь — пей.

Он заглянул в пустую чашку с присохшим пакетиком. Время шло, а банника все не было.

— Ох и долго его нет, — покачала головой обдериха, когти поклацали друг о друга и улеглись.

— Долго, — поддакнул Мирон.

— Эй, Кум-Сват! Ты согрелся ли? Чего домой не идешь?

— Согрелся! — ухнуло из-за решетки вентиляции под потолком. — Уж так согрелся, Машка-Марфушка, а домой не иду, потому что еще не всю работу выполнил!

Обдериха уставилась на Мирона с ясно читаемым презрением. Огрызнулась:

— Ладно, ладно! Задавай свои вопросы.

Только тогда он понял, что все это время сидел как полено, с деревянными спиной, руками и ногами, даже мышцы заболели. Радовало одно: с исчезновением банника к нему, кажется, вернулась нормальная речь.

— Про Вику мне расскажите. Она сюда приходила, кажется.

— Шо Вика, шо Фекла, — скривила губы обдериха, — мне едино. Давно-недавно — не ведаю, но была тут одна мертвячка.

— О чем она говорила?

— Помалкивала.

И все? Нужно было сначала досидеться чуть не до апоплексического удара в парной, а потом буквально шкурой рисковать, чтобы узнать… ничего? Пахать, да не выпахать? Потусоваться тут приятного общения ради?

— Как она выглядела? Что делала? — прикрикнул Мирон так, что обдериха от неожиданности взмахнула когтями. Забормотала:

— Тень-тень-потетень, вышел мертвый за плетень, сел покойник под плетень, похвалялся целый день. Похвалялся старый друг: «Я живее всех вокруг». Похвалялась бабка: «Никого не жалко». Похвалялися бомжи: «У нас зубы хороши!» Похвалялся сам он: «Накормлю вас салом».

Мирон обхватил голову и застонал. Тут еще Кум-Сват явился — покойничья морда раскраснелась, пот градом, стоит лыбится.

— Хороша работа, хороша работа, еще давай! Еще! ЕЩЕ!

На фига вообще с этими болезными связался?

— Значит, так, Кум-Сват. — Мирон кое-как отлепился от дивана, поправил насквозь мокрое полотенце и, едва переставляя ноги, пошел к двери. — Где их оставил, помнишь? Вот жди меня. Там… — неопределенно махнул он. — В гардеробе. Я с покойниками говорить буду, а потом дам тебе новую работу.

— Силен новый колдун, слышь, Машка-Марфушка, силен! — ликовал за спиной банник, но Мирону это не льстило. Если среди выкопанных и поднятых со дна кадавров Вики тоже не окажется, значит, ее вообще не существовало.

Сдав арендованные вещи и расплатившись, Мирон спустился в гардероб: банник дисциплинированно сидел на банкетке со сложенными на коленях артритными ручищами. Гардеробщица посматривала подозрительно, поэтому Мирон принял решение не трепаться на людях, а перетереть о делах снаружи. Для банника это, кажется, проблемой не стало, разве что даже на солнцепеке он то и дело вздрагивал — ненадолго хватило Мироновой работы.

— Ты бы прикрылся, что ли, Кум-Сват, — поморщился Мирон. — Не в бане уже.

— А видит-то хто? — резонно заметил банный дух, но послушался: извлек из-за плеча потрепанный дубовый веник и пристроил спереди. Не сказать, чтобы стало намного лучше. Мирон старался пореже на него смотреть.

— Кум-Сват, далеко та поляна?

— Верстах в трехстах, так-то.

Пришлось погуглить. Гнать триста двадцать километров на машине чорт знает куда было зверски неохота, и Мирон обнаглел:

— Перенеси меня туда, Кум-Сват!

— А работу дашь?

Не успел он ответить, только на секунду прикрыл от солнца глаза — Неглинки не стало. Вместо асфальтированной московской улицы с мраморными бордюрами под ногами оказался пень, вместо духоты, приправленной выхлопными газами, — терпкий аромат древесной коры, только редкие порывы ветра доносили сладковато-подвальную вонь.

— Они за твоей спиной, — пояснил банник.

— Стол, бумагу и ручку мне принеси, — распорядился Мирон, и в ту короткую минуту, пока оставался в лесу один, от запаха ли, банного пара или всего вместе надсадно, гулко закашлялся. Легкие звучали как продырявленная волынка. Харкнув в траву, он с облегчением уселся на пень и оперся локтями на школьную парту. Шариковые ручки тоже выглядели школьными: пять одинаковых в пластиковом пенале. Мирон загадал увидеть скрытое и, пока это скрытое робко приближалось, сидел и смотрел, как на ветке березы копошится пичуга. Однако пора.

— Есть здесь Вика? Виктория, спрашиваю, есть?