Кофейные истории

Дети под предводительством Паолы так нагулялись днём в парке, на живых примерах изучая ботаническое разнообразие Аксонии, что вечером легли спать, едва закончился ужин. Лайзо тоже возвратился раньше обычного, хотя и задержался с Клодом Перро на пороге, беседуя о преимуществах и недостатках разных моторов; разговор шёл частью на марсо, потому, увы, разобраться в деталях не представлялось возможным.

Я заранее поднялась в спальню, но переодеваться не стала и отослала Юджинию, сказав, что собираюсь сегодня допоздна читать отчёт от мистера Спенсера. За окном догорал закат; тянуло холодом и сыростью от Эйвона. На столе стояла шкатулка, под крышкой которой покоились на бархатной подушке мамины серьги и отцовский перстень, а рядом лежала кружевная салфетка с отпечатком женской руки.

Три вещи, принадлежавшие трём людям, чьи жизни оборвались в одну ночь…

– Вижу, ты уже готова, – произнёс Лайзо, появляясь на пороге.

Дверь спальни была заперта, но когда это могло остановить гипси, к тому же колдуна?

– Не думаю, что к подобному можно подготовиться, – со вздохом призналась я, вскользь касаясь прохладной эмали, и потянула вверх крышку шкатулки. Одновременно в двери щёлкнул замок – ключ провернулся на два оборота. – Но, как сказал бы Клэр, у меня на руках все козыри – глупо медлить с партией… Ты ведь разбудишь меня, если что-то пойдёт не так?

– Обещаю.

…сначала я собиралась сесть в кресло, как в прошлый раз. Но сейчас, взглянув Лайзо в лицо и отметив тот же задумчивый взгляд и странную, обречённую решимость, передумала – и легла на постель, прямо поверх одеял и подушек.

– Сядь ближе, – услышала я свой голос словно со стороны, незнакомый, хрипловатый. – Мне так… мне так спокойнее.

Лайзо обернулся ко мне недоверчиво.

– Кресло придвинуть? Боюсь, тяжеловато будет, да и услышать могут…

– Нет же, – мягко прервала его я. – Прямо сюда. Здесь вполне хватит места и двоим, а я… я хочу держать тебя за руку.

И – похлопала по одеялу рядом с собой.

Кажется, что в первое мгновение он не мог осознать моих слов, а потом зрачки у него вдруг расширились так, что глаза издали стали выглядеть чёрными; на скулах появились едва различимые из-за полумрака пятна румянца.

«Что ж, теперь Лайзо, по крайней мере, думает обо мне, а не о своих нелёгких решениях и грандиозных планах».

От этой мысли я чувствовала странное удовлетворение.

Он действительно сел рядом, хоть и не сразу. От его тела исходил жар, который ощущался даже на расстоянии – смущающий и будоражащий воображение. Чтобы отвлечься от него и настроиться на нужный лад, я аккуратно завернула отцовское кольцо и мамины серьги в злополучную салфетку, стиснула в кулаке – и прижала к груди, над сердцем. Закрыла глаза…

И лишь затем вслепую, осторожно прикоснулась к руке Лайзо.

– Теперь главное – заснуть, – вырвалось у меня легкомысленное признание.

Сердце, которое сперва билось часто-часто, постепенно замедлялось, точно успокаиваясь. Звуки города за открытым окном отдалялись; меркнул свет лампы, пробивающийся даже сквозь сомкнутые веки.

– Нет, – тихо возразил Лайзо, пальцами нежно поглаживая мою ладонь. – Главное – это проснуться.

Я хотела ему ответить, но не успела – провалилась в сон.

И стала Элизабет Тиллер.

Элси.

…дом родителей всегда казался мне очень тихим. Не мирной гаванью и не родным гнёздышком, нет; скорее, то был покой монастырского госпиталя или древней темницы, где обитают давным-давно приговорённые к казни узники. Мать, которая редко выходила из своей комнаты и вздрагивала от любого постороннего звука; отец, терзаемый чудовищными головными болями, а потому избегающий яркого света и громкого шума…

Да, темница или госпиталь; однако там я всегда чувствовала себя в безопасности.

Но не Элси.

Для неё особняк с прочными стенами и надёжной охраной – что ветхая хижина, колеблемая ветром, что блеклый круг света от костра в лесу, полном диких зверей.

Точнее, зверь вокруг бродит один, но страшнее его в целом свете нет.

– Элси, – зовёт он. – Любимая, отзовись. Выйди ко мне. Я больше никогда тебя не обижу.

Он зовёт, и Элси только ниже опускает голову, горбится. Крючок пляшет в пальцах: петля, ещё одна, ещё… Если считать их, то того, снаружи, похожего на Артура, почти не слышно.

…да, да, он только похож, только притворяется; настоящий Артур далеко, он бежал из города, поджав хвост – так сказала Ноэми, уж она-то никогда не врёт.

Бежал без оглядки, испуганный; не вернётся никогда.

И всё же стоит за окошком, стучит в стекло рукоятью плети и зовёт:

– Элси, любимая… Да отзовись ты, тупица! – рявкает вдруг таким знакомым голосом, и крючок выпадает из пальцев, звякает, заваливаясь под кресло.

Страшно.

Элси откладывает кружева – аккуратно, так, чтобы ни одна петля не распустилась. Ненастоящий Артур снаружи колотит кулаком по стеклу и смотрит тем самым тяжёлым взглядом, после которого следует обычно удар в грудь или по животу. Туда, где синяки никто не увидит.

Тум, тум, тум; стекло дребезжит.

Нет там никакого Артура, только ветер злой – непогода нынче.

Звякает колокольчик – пора спускаться к завтраку.