Кентерберийские рассказы

В «Жалобе Марса» ироническое измерение исчезает, о чем свидетельствует и изменившаяся форма стиха. Вместо королевской строфы, которой были написаны прелюдия и повествование, Чосер теперь обращается к девятистрочной строфе. Поданные с полной серьезностью куртуазные мотивы выходят тут на передний план. Марс говорит о верном служении своей даме, жалуясь на ее жестокость. Герой задает и вопросы, на которые нет ответа:

Зачем Господь своим назначил чадам
Тех, кто однажды оказался рядом,
Любить почти помимо нашей воли?
Чтобы в одно мгновение усладам
Нам обернуться настоящим адом,
Неслыханным, невиданным дотоле?
Зачем расписаны так жестко роли?
Зачем должны мы так к любви стремиться,
Если ей здесь не суждено продлиться?
………..
Зачем Владыка собственной рукой
Наказывает так свои созданья
И все благие наши упованья,
Как дым, вдали рассеивает где-то
Быстрее, чем зима сменяет лето?
(Перевод Т.Ю. Стамовой)

Для Марса любовь оказывается безумством, которое почти невозможно избежать. Обращаясь в конце стихотворения к рыцарям и дамам, Марс просит лишь о жалости и сострадании. Только это и может ему хоть немного помочь, ибо никакого другого выхода в его ситуации нет.

Как отметили большинство критиков, поставленные так вопросы Марса затрагивают, пусть и кратко, проблемы свободы воли и природы любви, явно предвосхищая зрелые произведения Чосера — «Троила и Крессиду» и историю Рыцаря из «Кентерберийских рассказов».

Долгое время считалось, что «Жалобная песнь Венеры» («The Complaint of Venus») является своеобразным продолжением «Жалобной песни Марса», где на этот раз речь ведет Венера. Так думали уже первые переписчики, поместившие ее в ряде рукописей сразу же за этим стихотворением. Тем не менее, современные исследователи считают, что у нас все-таки нет достаточных оснований считать «Жалобу Венеры» непосредственным продолжением «Жалобы Марса». Оба стихотворения мало связаны между собой, и никаких астрономических или мифологических аллюзий на античных богов во втором из них нет. На самом деле «Жалоба Венеры» является переводом, порой весьма свободным, пяти баллад Отона де Грансона, французского современника Чосера, с которым он был лично довольно хорошо знаком. Чосер, изменив пол рассказчика (женщина вместо мужчины), превратил стихотворения Грансона в балладу, состоящую из трех восьмистрочных частей с десятистрочным заключением в конце. Тема баллады — поданные в куртуазном ключе радости и горести любви. В первой части дама-рассказчица вспоминает достоинства своего благородного возлюбленного, во второй останавливается на горестях, которые принесло их чувство, а в третьей вновь возвращается к воспоминаниям о былом счастье. В заключении же автор сетует на трудности перевода, жалуясь на бедность рифм в английском языке. Чосер, однако, виртуозно справился со сложной рифмовкой стихотворения. Ученые полагают, что, возможно, эти его сетования на поэтические трудности задачи, которую он поставил перед собой, были всего лишь типичным для позднесредневековых поэтов топосом «ложной скромности» (affected modesty), желанием привлечь внимание читателей к своему отточенному мастерству.1785 Если это так, то Чосер к моменту создания «Жалобы Венеры» уже имел на это право.

Отточенное мастерство видно и в полной изящества и легкой иронии балладе, названной «Розамунде» («То Rosemounde»). Теперь это уже не жалоба, но привычная для придворной поэзии похвала возлюбленной. С одной стороны, Чосер здесь как будто бы сполна отдает дань куртуазной традиции. Он изображает недоступную красавицу, чьи глаза похожи на кристаллы, а щеки на рубины. Герой стихотворения ранен любовью, пылает от страсти, но готов страдать всю жизнь от безответного чувства. И вместе с тем поэт смеется над этой традицией, показывая ее абсурдность. Взаимность герою вовсе даже и не нужна, хотя его слезы способны наполнить целую бочку, а себя самого он самым неожиданным образом сравнивает с вареной щукой в желейном соусе (рук @walwed in galauntyne). Благодаря таким образам чувства героя и сам способ их выражения иронически вывернуты наизнанку и поставлены под сомнение. Само же двойственное восприятие куртуазной традиции совершенно явно предвосхищает «Троила и Крессиду».