Изнанка

– Каждому есть тут есть над чем подумать – Он открыл дверцу печи, и, шмыгнув носом от повалившего дыма, подбросил больших бесформенных углей из ведра.

– Расскажи! – Она развернулась, и подалась всем телом в его сторону, практически зависнув на краешке стула.

– Сейчас, разбежался. Может тебе еще исповедоваться? – Голос его дрогнул. – Дров еще надо. Сиди тут, я схожу.

Молча он вышел из избы. В лесу была тишина. Ночами особенно тоскливо. Ни одного писка, только печь гудит неживым огнем. Он отошел от избы, перелез через невысокую каменную насыпь, лег ничком прямо на землю, на самой границе поляны. Ни травинки, а теплая. Кругом стояли голые деревья, словно от пепелища остатки косым забором. По черным стволам ползли синие дрожащие тени, ловящие каждый отсвет от печи через открытую щель двери вдали.

– Забери меня. – Выдохнул он всем телом в немигающее ночное пространство. Больно закусил кулак, сжавшись в комок, пытаясь заглушить содрогающуюся грудь, ходящую вверх и вниз. Как это похоже на борьбу двух тел, когда один, навалившись с ногами, задавливает соперника, пытаясь перекрыть ему горло, или отдавить легкие. А тот, что оказался снизу, старается стать вдвое больше, и скинуть с себя незнакомца, с большими потными кругами под мышками. В этот раз тот, что был снизу, услышав треск рвущейся майки, вывернулся боком, скинул с себя огромное, тяжелое тело. Прижался губами к рукам его, и вытер сухими, мозолистыми ладонями своё мокрое, потное лицо. «Я решусь» – Шептал он в землю. «Когда-нибудь я решусь и посмотрю».

Вернувшись, он забил печь криво нарубленными поленьями, звякнул заслонкой, и комом лег на лавку, отвернулся к стенке, и моментально заснул.

Уми походила вокруг обдающей жаром печи, села на стул. Крадучись обошла печника. Глубокое ровное дыхание мерно качало его над лавкой. Она долго смотрела на него, не решаясь. Ей хотелось, дотронуться до него, и посмотреть, если ей опять можно будет прикоснуться к чьему-то прошлому. Настоящему прошлому, а не тому, что бродит клочками и измененными обрывками в голове. Вот бы и ей на своё посмотреть, да как это сделаешь?

Она боязливо вложила свою ладонь в его, и как и в прошлый раз густая липкая темнота заволокла, засыпала зрачки и темную радужку чёрным тальком. Её понесло в воспоминания печника.

Жар комнаты таял, и быстро сменился на холод, будто простуженный сидишь в давно пустом необжитом помещении. Сжавшись, она летела в темноте, держась за руку с тем, кого не было видно, только ладонь была живой, что она держала крепко, не выпуская из своей руки. Как и в прошлый раз детали чужой памяти вырисовывались, проступая из черноты. Стало очень холодно.

Глава шесть.

В избе было холодно. Намного холоднее, чем снаружи. Третий день заслонка заедала, чадило, и мало тепла шло в дом.

Я быстро осмотрел ход, кроме замены заслонки надо было чуть замазать печь, изнутри камень потрескался, и тепло уходит, как через полноценную дырку.

Мать курицей хлопотала вокруг, поддевая новые и новые слои одежды – шали, тряпичные поддёвки, куртку, ватник, шарфы. Все норовила подлезть под руку, посмотреть самой.

– Так работает же? – Громко, с явным вызовом сказала она, всматриваясь в дымящую не разгорающуюся бумажку внутри печи.

– Ну раз работает, так я пошел что ли тогда? – Раздраженно ответил я.

– Так уж раз пришел, так уже работай. – Кажется, ее раздражение было сильнее моего.

Стукнула входная дверь. Две дочки хозяйские вернулись, и прошмыгнув мимо, сели к окну в смежной комнате, не раздеваясь. Старшая была красавица. Катерина.

Отца вечно не было дома, он в разъездах проводит большую часть жизни. Да и с такой женой я его прекрасно понимаю – я быстро бросил взгляд на бокастую немолодую женщину, что раздавала указания дочерям, что еще не успели снять сапог с дороги. Судя по красивым платкам, они были в церкви с соседкой. Мать не пошла из-за меня, вот что ее так расконопатило, вот почему она так со мной неприятно говорила.

– Ну что там было? – Приглушенно слышалось из соседней комнаты. Тяжело скрипнул стул. Младшая бойко затараторила.

– Батюшка бубнил, как всегда, как на другом языке, ничего не разобрать было. А мы стояли с краю, и чадило там от свечей, душно было. Я хотела стянуть платок, думала упаду, так баба Наталия не дала, она хуже, чем ты мама, сказала, что это грех смертный без покрытой головы. Что хоть упади, а будь платке. Так я чуть не упала.

Я глянул в комнату, чтобы еще раз посмотреть на хозяйских дочек. Младшая была похожа на мать, круглолицая, с большим ртом, что привычно выплёвывает слова на бешеной скорости, кажется, они не задерживаются нигде, кроме гортани. До головы уж точно не доходят. Я усмехнулся своей шутке в усы. А старшая красавица. Как приемная, не похожа ни на мать, ни на отца. В этот момент та вскинула глаза, и с тоской и отчаянием посмотрела прямо на меня. Потом быстро улыбнулась, и отвела глаза в пол.